— Но он принял одну из твоих таблеток, — подтвердил офицер Сэм, говоря медленно, и я кивнул. — Хорошо.
Он встал и сказал какую-то чушь в передатчик на своей куртке. Дерьмо, которого я не понимал, дерьмо, которое я едва слышал. Потому что был слишком занят, глядя на грязную обочину дороги, где я положил безжизненное тело Билли. Где бил его по груди и пытался заставить его дышать, умолял его сделать хоть один гребаный вдох. Боже… он должен был дышать, потому что это был мой день рождения, и это было несправедливо, и ничего подобного не должно было случиться со мной или с кем-то еще, и все же…
Случилось.
«Черт возьми, тебе следует бежать», — сказал мой разум моим ногам. — «Офицер Сэм вон там, разговаривает с кем бы то ни было, черт возьми, готовится надеть на тебя наручники, и у тебя есть возможность это сделать. Просто беги, беги, БЕГИ, пока не сможешь больше бежать, и даже тогда продолжай бежать».
И все же я этого не сделал. Потому что под всем тем дерьмом, в которое я вляпался, под тем бардаком, который я устроил в своей жизни, я все еще оставался хорошим человеком. Я всегда буду хорошим человеком. И я убил своего лучшего друга и знал, что должен за это заплатить.
— Хорошо, Солджер Мэйсон, — сказал офицер Сэм со вздохом, словно сожалея о том, что собирался сделать, и я подумал: «может быть, он тоже знает, что я хороший человек». — Поднимайся на ноги, парень. Руки за спину.
Я насмотрелся полицейских сериалов, где преступник сопротивлялся при задержании, и полицейскому приходилось бросать его к машине и надевать наручники.
Это был не один из таких моментов.
Офицер Сэм зачитал мне мои права, пока я стоял, не сводя глаз с того места, где умер Билли. Он застегнул наручники на моих запястьях, спросил, не болят ли они, и извинился, когда я ответил, что немного болят.
Офицер Сэм слегка ослабил их, достаточно для того, чтобы в руках продолжалось кровообращение, и я пробормотал:
— Спасибо.
Затем он проводил меня до машины, попросил пригнуться, положил руку мне на голову и помог забраться внутрь.
— Все в порядке, приятель, — сказал офицер так, как будто был моим другом, и, черт возьми, возможно, при других обстоятельствах мы могли бы ими стать.
Когда он закрыл дверь, я посмотрел в окно на парковку, примыкающую к средней школе и лесу. «Яма» была недалеко отсюда, всего в четверти мили по лесу. Дети там, должно быть, услышали сирены, поэтому собралась большая толпа, чтобы посмотреть, как одного из их поставщиков уводят, как преступника.
И там, посреди них всех, прижавшись к сетчатому забору и перекинув руки через него, стоял Леви со зловещей, торжествующей ухмылкой. И вдруг, когда наши взгляды встретились, я так остро ощутил мерзкую враждебность, о существовании которой даже не подозревал, и когда офицер Сэм увозил меня, Леви поднял руку и помахал на прощание.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ПРОСЬБА О ПРОЩЕНИИ И ХОРОШИЕ ЛЮДИ
Двадцать два года
— За двадцать шесть лет работы судьей мне, к сожалению, пришлось столкнуться с целым рядом подобных дел. Скажу, что большинство из них были окрашены в резкие контрасты черного и белого, и почти всегда было легко выбрать подходящее наказание.
— Мистер Мэйсон, Ваше дело не из таких.
— Я тщательно изучил обвинения, выдвинутые против Вас за последние несколько дней, и хотя я полностью согласен с Вашим признанием вины по всем пунктам, я не придерживаюсь того же мнения, что и Вы, что вы, как Вы неоднократно выражались, плохой человек.
— Мистер Мэйсон, я считаю, что, хотя, да, Вы совершили эти преступления, Вы невольно сделали это с удивительно добрыми намерениями и без искреннего желания причинить вред. И Ваши внешние проявления эмоций, и сотрудничество с правоохранительными органами, а также Ваше прекрасное поведение после ареста были в значительной степени учтены при определении Вашей судьбы.
— И поэтому, учитывая все вышесказанное, я решил приговорить Вас к двенадцати годам лишения свободы в исправительном учреждении «Уэйуорд», принимая во внимание год, который Вы уже провели под стражей, с возможностью досрочного освобождения за хорошее поведение. Вам это понятно?
«Еще одиннадцать лет».
Это казалось вечностью — смертным приговором — и все же мне казалось, что этого недостаточно, когда все, о чем я думал был Билли и жизнь, которую я у него украл.
— Да, Ваша честь, — ответил я хриплым голосом, а сердце бешено колотилось.
Где-то в зале суда кто-то заплакал.
«Мама Билли».
— Кроме того, — продолжал судья, — за такие преступления, как непреднамеренное убийство и хранение контролируемого вещества с целью продажи, требуется штраф в размере пятидесяти тысяч долларов. Кроме того, после освобождения Вы должны будете отбыть двухлетний испытательный срок, в течение которого Вы обязаны являться к назначенному офицеру, а также оставаться в пределах штата Коннектикут в течение всего срока наказания. Вы понимаете это?
— Да, Ваша честь.
Судья кивнул, затем наклонился вперед и сложил руки на скамье. Его глаза встретились с моими с оттенком сочувствия, и затем он заговорил.
— Мистер Мэйсон, как уже говорил, я искренне верю, что Вы, независимо от тех прискорбных обстоятельств, в которых Вы родились, хороший человек, потому что, по моему личному мнению, по-настоящему ужасный человек не верит в то, что он на самом деле ужасен. Я очень надеюсь, что Вы обретете покой, несмотря на совершенные Вами преступления и трагедии, с которыми Вы столкнулись за свою короткую жизнь, и что по окончании срока наказания Вы сможете начать вторую главу своей жизни с ярчайшим светом, указывающим Вам путь — так, как должна была начаться первая глава, — в сочетании с предрасположенностью действовать достойно Вашего характера.
Я слышал слова, которые он произносил; видел честность в его тяжелых, покрытых морщинами глазах. И все же я не мог позволить ни тому, ни другому тронуть мое сердце. Не тогда, когда мама Билли сидела где-то позади меня, и ее душераздирающие крики усиливались, пока ее муж отчаянно пытался ее утешить.
Она ненавидела меня. Ненавидели все, включая мою собственную мать, которая не удосужилась повидаться со мной за тот год, что я провел взаперти, не говоря уже о том, чтобы присутствовать при вынесении приговора. И только по этой причине, как я мог не ненавидеть себя?
Тем не менее, я уставился вперед, как мне велел назначенный адвокат, и сказал:
— Спасибо, Ваша честь.
Его губы едва заметно дрогнули в вымученной улыбке.
— И на этом, мистер Мэйсон, я желаю Вам счастливой жизни.
Молоток ударил по скамье.
— Заседание суда объявляется закрытым.
Я стоял, когда за мной пришел полицейский и увел меня. Смотрел прямо перед собой, не желая даже оглядываться через плечо на людей, которые пришли от имени Билли. Но тут началась суматоха, шарканье стульев и громкие голоса, а затем появилась мама Билли, кричавшая на весь зал.
— Солджер! Я открыла для тебя свое сердце и свой дом. Я кормила тебя, я любила тебя, а ты отплатил мне тем, что забрал у меня то, что я любила больше всего на свете.
— Ладно, Лора, — тихо сказал отец Билли, его голос был сдавленным от боли. — Пойдем.
Охранник взял меня за плечо, безмолвно призывая не вступать в бой, и повел к двери, через которую я вошел в зал суда.
— И как я должна с этим жить?! — кричала она мне вслед. — Как я должна продолжать жить своей жизнью, зная, что ты будешь жить своей?!
Я перестал идти, несмотря на настойчивые требования охранника. Потом быстро оглянулся через плечо, отводя взгляд, чтобы не смотреть на женщину, которая, как мне всегда хотелось, вырастила меня вместо нее.
Я хотел попросить маму Билли сообщить мне, если она когда-нибудь найдет ответ на свой вопрос. Я хотел умолять ее не переставать любить меня, несмотря ни на что, потому что, если она это сделает, во всем мире не останется ни капли любви ко мне. Я хотел поблагодарить ее за все, что она сделала для меня за эти годы, особенно за те, когда у меня больше никого не было.