Правда, от следующей фразы Аниной Вася чуть обратно на сцену не рухнул, прямо под ногами Лариной распластываясь морской звездой:
— Завтрашний день объявляю выходным.
Актёры молчали какие-то секунды, будто оглушенные. Князева же чувствовала себя родителем, который ребёнку своему вручил самый желанный рождественский презент. Она в озорстве и простоте, каких труппа видеть не привыкла, пожала ребятам плечами, подхватила сумку с места и направилась на каблуках ботильонов выходу.
Только Аня вздохнула, чтоб в лёгкие воздуха набрать и попрощаться звучно, как Миша у спины её уточнил, точно не веря:
— Правда?
— Вы заслужили, — односложно кинула Анна, и тогда труппа вдруг зааплодировала, засвистела одобрительно в след режиссёру.
Для актёров, привыкших к высоким требованиям Виктории Дмитриевны, планку которых Князева ещё сильнее подняла, жест доброй воли действительно был отнюдь не пустым звуком. Да и, всё-таки, усталость после недели продолжительных репетиций сказывалась, отчего выходной мог сойти за настоящий подарок.
Аня улыбнулась под нос самой себе, но обернулась уже с лицом таким, словно ничего сверхъестественного не сделала. У самого выхода обернулась, махнув труппе рукой.
С Князевой попрощался неровный, но крайне искренний хор голосов, и девушке вдруг стало чуть теплее, по-приятному свободнее под рёбрами.
Как же удачно, что труппа хорошо играла, на каждой репетиции выкладываясь если не на все сто, то на девяносто процентов точно, и не странным казался внезапный выходной!.. Ведь, не скажешь же актёрам, что Князевой завтрашним днём надо быть на крестинах Сашкиного сына.
Воспоминание о Белове, даже вскользь, но какое сравнить могла с броском камня в спокойное озеро; в горло отдало першением. Двоюродный брат с ней на связь не выходил, но Витя, явно нехотя, просветил девушку о поездке Саши в Таджикистан.
Оля всё не ведала, чего муж так рвался к Фархаду на родину. А Анна понимала, но понимание ей это было совсем не к радости. Лучше бы, думала, как бывшая Сурикова была, в неведении пожимала плечами, не осознавая тягу Белова в Душанбе.
Но, увы, понимала; в степях равнинного города его, Сашу, ждали родные Джураева.
И отнюдь не с распростёртыми объятьями.
Князева махнула головой в наивной попытке вытрясти из неё лишние мысли.
Бобр и Ус шли за спиной Ани, держа дистанцию, какую не нарушали даже по большим оплошностям. Бобровицкий басом у девушки спросил:
— Вас домой отвести, Анна Игоревна?
— Домой, — кивнула девушка и толкнула двойные двери, которые в день премьеры обычно удерживали услужливые швейцары.
Ус достал из кармана пыльной кожаной куртки ключи от чёрного, в цвет классики всех московских криминалов и их приближенных, «Форда», каким сам рулил, и тогда Аня скрылась с охраной из зала.
На сцене, у самого спуска в раздевалки образовалась толпа, в центре которой Диане Лариной совсем не хотелось оказаться. Хоть она и устала явно, тратить остатки сил на активную работу локтями в попытках пробраться ближе к двери девушка не собиралась.
Ларина в конце труппы плелась, из руки в руку перекидывая бутафорию ножа. Думала она одновременно и о грядущей премьере, и о заносчивом режиссёре, и о незапланированном выходном дне, какой, несмотря на идеальное знание текста, потратит, вероятно, на повторение сценария.
Ведь Диана Ларина — главная звезда «Возмездия». И оттого не имеет права упасть в грязь лицом даже для того, чтоб насолить душной Князевой.
В конце концов, бегут они в одной упряжке. И, может, пока сани стоят на месте, Диана и в состоянии, настроении с Анной Игоревной погрызться, но после первого звонка, предупреждающего о скором начале постановки, все разногласия должны быть забыты. Вплоть до момента общего поклона, оваций и пары букетов из зала.
А потом… всё по новой. И никто не скажет даже ничего.
Ларина распрямила уставшие плечи и зашагала медленно к кулисам. На спину ровную вдруг легла ладонь, которую ей сразу захотелось ампутировать. Диана обернулась с раздражением и увидела перед собою лицо Призовина, чуть покрасневшее то ли от удовольствия «подарком» Аниным, то ли от репетиции.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Мать твою. Тебя только не хватало сейчас»
— Что, Анна Игоревна не такая уж и сука, да?
Вопрос, видимо, для Миши был риторическим, но Диану это не удивило — Призовин за Князеву двумя руками и ногами был, хорошо о ней говорил ещё при жизни Сухоруковой.
— Подкатить у тебя к ней всё равно не выйдет, не пытайся даже, — хмыкнула Ларина. — У «Анны Игоревны» хахаль серьёзный, шишка та ещё. Так что, тебе с ним тягаться бесполезно.
Рука Миши так и лежала, будто пластом раскаленного железа, чуть выше поясницы Дианы. И касание это на неё влияло, выступая явным раздражителем. Ларина губы с силой поджимала, сжимая вместе с тем рукоять ножичка с мягким лезвием, но отчего-то по локтю Михаила не била. Она только на Призовина обернулась, готовая отразить очередную колкость, на которую оба были способны.
Но актёр вдруг тише сказал, перескакивая с «культа личности» временного режиссёра на другую тему, что Диане была всё так же неприятна:
— И пусть счастлива с ним будет. Меня другая привлекает, к нашей обоюдной радости.
Ларина так и не осознала, к чьей «обоюдной» радости было это увлечение Миши другой барышней. К счастью самого Призовина? Князевой? Бандюгана её на чёрненькой «бэхе»?
Или Миша вдруг смелости набрался, и решил саму Диану этим известием «обрадовать»?..
Девушка бутафорией махнула, отгоняя блондинчика прочь от себя, и поспешила за толпой, что хоть немного, но рассосалась. Когда Диана за кулисы скользнула, как-то неестественно сильно краской отдал оттенок кожи на шее её, словно ловя светом софитов от бархатного занавеса тень бордовую.
Призовин хмыкнул и быстро по ступенькам побежал вниз, в общую раздевалку, в стенах которой стоял гул преддверия внезапного выходного дня.
В одиннадцатом часу одиннадцатого октября Анна стояла в прихожей квартиры на Остоженке напротив зеркала, почти готовая в ближайшие минут десять выезжать к церкви Воскресения Христова в Сокольники. Коридор проветривался через гостиную, в которой окна были раскрыты чуть ли не нараспашку, но Князевой отчего-то всё равно душно было.
Как при волнении липком, отвратительном, обещавшем пропасть только после воплощения в реальность вещи, которая панику эту и вызывала.
Аня плохо завязывала платки. То есть, надевать их на голову она, разумеется, умела, в Риге только так и ходила, — теплые зимы ей позволяли забыть о меховых шапках. Но Князева сильно сомневалась, что можно было голову так покрывать, как она обычно покрывала, в церкви, важность которой считала переоцененной.
Слишком, колоссально, невозможно переоцененной.
Оттого, вероятно, и злилась, волновалась морем, и побережье, и даль которого поразил одинаково сильный шторм.
Ну, правда, для чего это Саше и Оле? Чтоб себя и старше поколение успокоить? Ну, сходили бы сами, исповедались, с батюшкой бы посоветовались, предварительно пихнув ему в руки пару-тройку крупных купюр – чтоб аферист в чёрной рясе сказал вещь более, чем угодную. А Ваньку бы не трогали…
Он даже головы держать ещё не умел. Как можно было в веру — вещь серьёзную, требующую искреннего желания — его посвящать?..
Девушка поправила платок, думая, что слишком сильно лоб закрыла, но, по итогу, чуть ли не оголила темя. Усмехнулась, не сдержавшись; если б так заявилась в Храм, то первая половина пришедших, вероятно, ахнула бы, вторая рухнула в обморок, а Святые с многочисленных икон выпучили на Князеву и без того идеально овальные глаза.
Мама, ну, что за бред?..
Отчего-то Аня чувствовала себя виноватой. В голове почему-то сидел герой из фильма «Москва слезам не верит», какой смотреть любила в одиночестве. Гогу Князева вспомнила и его слова об ужасах, какие люди могли творить.
Баталов, в роль войдя прекрасно, сказал за персонажа своего, что не так страшны убийцы и предатели, способные исключительно на убийство и предательство, как страшны равнодушные.