— Возьми лучше винегрет и яйцо, свежее! — пожалела Надю буфетчица.
«И почему это у нас все такое недоброкачественное, недобросовестное», — посетовала Надя, уминая винегрет, где преобладала картошка с ослизлыми солеными огурцами.
В выходной день с вечерним поездом из Калуги мало кто ехал в Москву, и вагоны отходили от платформы полупустые. Надя заняла место у окна, недалеко от выхода и опять достала книгу со стихами. Нашла Тютчева, набралась духу и прочитала все стихотворение, которое когда-то так смутило ее своей откровенностью.
«До чего же я была глупа! Не поняла, как удивительно красиво можно сказать стихами о сокровенном».
А другое стихотворение Тютчева «Я очи знал — о, эти очи!» уже не могло обойтись без слез.
«Я считал, это просто поэтическое сравнение, а у тебя не глаза, у тебя очи!» — сказал ей Клондайк.
Хорошо, что никто не сидел с ней рядом и напротив тоже никого не случилось. «Наверное, смешно я выгляжу со стороны, ведь не объяснишь всем, что глаза у меня на мокром месте».
Только после Нары начали появляться дачники, а уже ближе к Москве народу набилось до отказа, не то что читать, рукой пошевелить нельзя было. В тамбуре расположилась веселая компания парней с двумя гитарами. Играли скверно, но очень громко, насколько позволяли струны, и горланили знакомую Наде песню, которую пели блатнячки в этапном вагоне.
А на дворе чудесная погода,В окно сияет месяц молодой,А мне сидеть осталося три года,Душа болит, так хочется домой!
«Кто они? Мои ровесники? — старалась угадать Надя. — Бывшие зеки или будущие, на очереди? Отчего из всех наших прекрасных песен они выбирают блатные? Поэзию урок и уголовников. Почему не поют о «Бригантине»? И почему эти «Мурки», «Централки», «Таганки» так живучи? А ей весь этот уголовный фольклор всегда внушал непобедимое отвращение. Неужели правы были те, кто говорил ей «там, в тех местах»: «Потомки уголовного элемента, выпущенные на свободу волной революции, посеяли свое адское семя, прихватив с собой из тюрем и каторг песни и воровской жаргон, и образумить их мог не деспот, такой же уголовник как и они, а Христос, отвергнутый и поруганный ими.
ПОЛКОВНИК ТАРАСОВ
«Где лебеди — А лебеди ушли.
А вороны? — А вороны остались».
«Лебединый стан». М. Цветаева.
Следующий рейд, задуманный Надей, был Ленинград. Но к этой поездке надо было не только отработать день, но и получить зарплату. В сберкассу залезать не хотелось.
Как ее встретит мать Клондайка, Тамара Анатольевна, она представления не имела. «Вдруг спросит: «Чем обязана?» — скажу — «Ничем! Это я обязана вернуть вам Сашины деньги». Клондайк сказал тогда между прочим: «Мама красивая, во вред себе». Как это понять? А отец? Сказал: «Обыкновенный». Какой же? Пьяница? Потаскун? Или просто: обыкновенно — хороший? В то время Надя почувствовала в его нежелании говорить о своей семье что-то «не то». Возможно, семья нуждалась и полторы тысячи были бы очень кстати в связи с непредвиденными расходами.
На уголке носового платка, единственного, с которым она заявилась незваной гостьей так смело к Клондайку, был записан химическим карандашом его Ленинградский адрес. Впрочем, адрес этот она давно знала наизусть. Получив вторую зарплату, Надя решила: «Теперь пора, можно ехать».
Дни стояли теплые, солнечные, что тоже было очень кстати, так как в ее скудном гардеробе значилось одно — единственное приличное платье, синее в белый горошек, «воркутинское». Уже была отработана неделя без выходных, когда она подошла к бригадиру Ане с просьбой.
— В Ленинград мне съездить нужно, знакомых повидать и долг вернуть.
Аня, не задавая лишних вопросов, понимающе кивнула головой:
— Валяй, поезжай, выходной у тебя в загашнике есть. Обернешься за два дня? А чтоб девчата не ворчали, привези всем капрон с черной пяткой, там его навалом, а у нас нигде нет. Деньги вернем тут же. И чтоб вовремя была, как штык! В конце той недели объект сдаем, на другой дом переходим, — и отпустила Надю на полчаса пораньше.
Пока в переполненном автобусе она добралась до своей «общаги», помылась, привела себя в порядок и надела гороховое платье, пока добралась с двумя пересадками до Ленинградского вокзала, часы в метро показывали без четверти одиннадцать. Еще четверть часа ушло на поиск билетной кассы и когда, наконец, она протянула руку с деньгами в окошко, билетов на «Красную стрелу», как водится, уже не было. Два поезда, с небольшим перерывом шли на Ленинград, но ни на один билетов не оказалось. Грубая, толстая кассирша с шестимесячной завивкой «Папуас» раздраженно отчитала Надю:
— Опомнилась! Ты бы еще утром прискакала!
Огорченная Надя попыталась объяснить ей, что ехать пришлось после работы с двумя пересадками, с другого конца Москвы, но кассирша «Папуас» не снизошла до выслушивания и перед самым ее носом демонстративно захлопнула дверку кассы. «И чего это они все такие обозленные, хуже блатнячек», — вконец расстроилась Надя и уже собралась вернуться домой, когда к кассе подошла целая ватага молодых людей. Две девушки и трое парней. Один из них постучал согнутым пальцем в окошко.
— Чего стучишь? Нет билетов, — ответили ему из глубины.
— Я сдать хочу, товарищ заболел, не может ехать!
— Хватился сдавать! Поздно! Раньше надо было, — ответила «Папуас», не открывая окошка.
— У вас случайно не до Ленинграда? — робко спросила Надя.
— До Ленинграда, вам нужно?
— Ой! Очень! — не веря своей удаче, Надя с готовностью протянула деньги.
— Давайте скорее, а то через пять минут… — но Надя не дослушала, что будет через пять минут. Наскоро сунув парню в руку скомканные деньги, она схватила билет и помчалась по перрону, отыскивая свой вагон.
Компания попалась очень беспокойная. Молодые люди непрестанно курили, спорили и смеялись, напоминая своим смехом лошадиное ржание, которое можно было услышать на другом конце вагона.
От непривычки к табачному дыму и духоте у Нади очень скоро разболелась голова. О сне думать не приходилось, и она вышла в коридор. Проводник, пожилой мужчина, разнося чай по вагону, зашел в купе и напомнил веселой компании, что час поздний. Надя прошла следом за ним и была неприятно удивлена. На ее верхнем месте, задрав ноги к потолку, и дымя сигаретой, лежал здоровенный детина, двое других подхватили полотенца и прошмыгнули мимо нее в коридор.
— Извините, пожалуйста! — начала она как можно вежливее, — кажется, вы заняли мое место!