Потянуло кисловато-дымным запахом человеческого жилья. Потом донесся относимый ветром лай собак. На ржание их коней, отозвались кони у аила. Снова вывернул голову голубоглазый, идущий впереди. В глазах беспокойство:
— Может, заночуем здесь, бурхан? Дальше жилья не будет.
Жамц чуть заметно улыбнулся: не охотник.
— Хорошо, Диман.
Мастер по металлу удивленно глянул на белого всадника и поспешно отвернулся, заторопил коня.
Бесхитростная ловушка сработала. Жамц подтвердил свое божественное происхождение, прочитав их имена третьим глазом Будды.
Бурхан Чочуш отказался от белых одежд бурхана и не сел на белого коня. Теперь он ничем не отличался от сопровождающих его Техтиека и Ыныбаса. Просто, зажиточный алтаец-кайчи, которому есть что сказать людям, не требуя от них ничего взамен. Только нездоровая бледность его лица могла удивить встречного. Но если кто и задаст такой вопрос, на него легко дать ответ. Даже два: долго болел парень или долго держали кайчи в тюрьме русские полицейские за его правдивые песни. Вторую ложь придумал Техтиек, и Ыныбас согласился с ней: полицейских никто в горах не любил, и лишняя капля яда в чашу ненависти не помешает…
Чочуш — кайчи. И потому у его седла покачивался топшур в мешке, раздобытый неведомо где Техтиеком или людьми из его разбойной братии. Все учтено и выверено!
И особенно тщательно — маршрут. Надо было так пройти по селеньям между Ануйским и Чергинским хребтами, где живут или могут жить другие кайчи, чтобы не попасть на глаза камам, для которых Ыныбас — бельмо на глазу; зайсанам, баям или крещеным алтайцам, у которых может вызвать подозрение Техтиек; просто нагловатым и грязным на руку людям, для которых может стать приманкой Чочуш с его дорогой шубой, шапкой и расшитыми шелком и бисером сапогами…
Отправным пунктом на этом маршруте оыло помечено становище Бещезек, где жили три знакомца Ыныбаса. Их зимние избы, насколько он помнил, стояли на отшибе русской деревни — кержаки твердой веры не подпускали нехристей близко к своим оградам и заплотам, к аилам поэтому можно было подойти незаметно со стороны леса или горной тропы, уходящей через солонцы на тракт. Да и вряд ли кержаков заинтересует, что к одним алтайцам приехали в гости другие!
А главное — в одной из этих семей жил когда-то кайчи и Ыныбас слышал его. Правда, и тогда, семь лет назад, он был довольно старый и даже считал свои годы по костяшкам пальцев на монгольский манер, сбивался, то прибавляя себе восемь лет, то убавляя девять. Может, и умер уже… Но Ыныбас надеялся, что старик жив, и если он сам не согласится петь новые песни, которым его может научить Чочуш, то может назвать имена других кайчи, которые помоложе.
Еще один адрес назвал Хертек. Этот кайчи, по его словам, был молодым парнем, и он сам слышал его кай на ярмарке. Он охотно пел песни о Белом Бурхане и хане Ойроте, призывал их на помощь людям, славил богатырей, что не боялись вступать в спор не только с духами нижнего мира, но и не очень-то благочестиво относились к верхним мирам…
О женщине-певунье и сказительнице слышал сам Техтиек. Она жила где-то вправо от Ануя, в чергинских уймонах. И четвертый кайчи, имени которого не знал никто, жил у истоков Кокуя, был слеп от рожденья, пел только о голосах птиц и зверей, шуме ветра и звоне воды, которые слышал…
Совсем другие цели вели в эти горы Ыныбаса и Техтиека.
Чет Чалпан, пророк Шамбалы, пока был неизвестен людям в горах, а его имя должно быть к весне у всех на устах. И Белый Бурхан особенно настаивал на формуле, что через прозрение Чета Чалпана и его приемной дочери Чугул должны быть постигнуты в горах догматы новой веры, и потому не следует скупиться на слова, восхваляющие и поднимающие до небес богоизбранность простого пастуха!
Ыныбас не посмел возразить, получая это задание, хотя и видел Чета Чалпана с его дочерью, но не приметил в них какой-то богоизбранности: обычные люди, каких в горах тысячи! Почему выбор пал именно на них?
Техтиек ехал в горы, чтобы похоронить свое имя и возродиться с новым, к которому уже привык. Да, Белый Бурхан был прав — предводитель шаек чуйских разбойников должен исчезнуть навсегда, чтобы там, в полицейской канцелярии, завязали тесемки на папках с многократно повторенным именем «Техтиек», шлепнули лиловый штемпель и навсегда поставили те папки на пыльные полки темных железных шкафов, запирающихся на ключ…
И все-таки ему было грустно, будто он хоронил не свое громкое черное имя, а самого себя, живого. Не зря ведь обычаи алтайцев проклинают навеки тех, кто покрыл себя несмываемым позором, поменяв имя и вырвав с корнем святость своего происхождения…
Куулар Сарыг-оол и Бабый остались в пещере одни, если не считать Чейне и нескольких воинов, присланных Хертеком для охраны. Это были сторожевые псы, которых вывести из полусна мог только приказ, отданный знакомым им голосом. Черный колдун одурманил зельем не только их, но и Чейне. Женщина пока не нужна бурханам, но обитателям пещеры нужна хозяйка. Она не видела выхода из своей тюрьмы: где для всех остальных сиял солнечный свет или блистали звезды, для нее была лишь серая завеса каменной стены с красными тенями бегущих оленей…
Бабый, не разгибаясь, работал над документами Шамбалы. Но ни один из них еще не был завершен — Куулар Сарыг-оол беспощадно отвергал вариант за вариантом, повторяя одно и то же:
— Мои слова, обращенные к народу, должны быть написаны огнем, а не золотистым соком сомы, навевающей сладостный сон!
Куулар Сарыг-оол ждал чуда просветления от мудреца. Слова посланца самого неба должны были соединить в себе все, что брошено сейчас на произвол случая там, в Тибете, терзаемом все более и более наглеющими англичанами священный огонь Агни Йоги, небесный и земной огонь Ригдена-Джапо, огонь обновления, пылающий в руках самого Белого Бурхана! Старые символы в его гимнах и указах должны засиять новым светом, не теряя силы, мудрости и красоты древних верований!
Бабый мог это сделать, но его ум перемалывал пока протухшие и истлевшие символы, застилающие глаза и закладывающие уши… Мудрец должен был перешагнуть через то, чему так долго поклонялся, чтобы увидеть новый свет во мраке и назвать его новым именем!
Высшая цель оправдывает все средства. Даже божественная сущность современного ламаизма — только опорная ступень; даже доверие и надежда таши-ламы — только указующий перст; даже гибель миссии от голода, холода или пуль — дань новой вере!
Единственный выход в их положении сейчас, когда все раскрылось, действовать, не теряя времени! Только — действовать, и действовать на всех уровнях человеческого сознания: на уровне быта и желаний, на уровне мечты и вдохновенья, на уровне воли и ума, на уровне страха и неосознанных ощущений, на уровне веры в сверхъестественное и ужаса перед неизбежностью!..