В ожидании возвращения гонца я устроился на станции для более длительного пребывания. Багаж был распакован не без того, чтобы раздать всякие мелкие полезные вещи моему новому окружению. Я их осчастливил даже пальмовым маслом. При отсутствии сливочного масла в этих странах даже арабские чиновники ценят, наряду с кунжутным, и красное пальмовое масло. Пальма Elaeis, которая дает его, однако, распространена лишь в восточной области Мангбатту, она была редка уже у Мамбанги, а еще западнее, у абармбо, она попадается лишь единицами. Пальмовое масло пересылается при случае в твердой упаковке, поэтому-то я и захватил его с собой от амади и подарил теперь Гауаш-эфенди и другим.
Гонец к Мамбанге вернулся днем позже, 22 сентября; вождь прислал с ним несколько своих людей, и на этот раз — в сопровождении моего прежнего слуги Адатама, который мне тогда доставил к Палембата его подарки. Теперь Мамбанга прислал в качестве подарка трумбаш (нож), а вместе с ним и ответ, что он, в соответствии с моим предложением, выйдет на полдороги на следующий день. Я немедленно послал ответ о своем согласии, назначив место встречи в дикой местности между двумя реками. Адатам и гонцы остались и на следующий день должны были проводить меня к вождю.
Но в это время поднялись голоса, что меня при встрече с Мамбангой ожидает верная гибель. Буру сам запросил своего оракула «мапинге», и ответ был неблагоприятен для меня. И Гауаш-эфенди высказал опасение за меня, пытался меня задержать и оттянуть встречу Но я не обращал внимания на все это, а просто вышел в назначенное время. На станции все время было очень оживленно. Гауаш ежедневно давал длинные аудиенции и держал «салон», в который после моего прибытия люди стремились еще сильнее, так как все хотели подивиться мною и моими достопримечательностями. Буру и его приближенные в своих речах и в полных страсти песнопениях высказывали свою радость по поводу моего прибытия.
В день встречи снова прибыл ожидавшийся гонец и сообщил, что Мамбанга выступил и идет мне навстречу. Волнение на станции было велико; робкие и опасливые, тихо стояли сотни людей на холме, когда мы двинулись на восток. В пути мы скоро встретились с вестниками князя, которые, однако, немедленно повернули обратно, явно для того, чтобы сообщить своему господину, что видели меня без сопровождающих и об отсутствии опасности. Наконец, я увидел отряды самого Мамбанги, идущие навстречу длинной змеящейся линией. Когда я приблизился, сотни воинов стали в шеренгу, и я прошел под радостные крики. Но я заметил, что многие люди и после этого еще пошли вперед, вероятно, в качестве разведчиков, чтобы удостовериться, не устраивается ли засада. И так я постепенно приближался к цели, двигаясь между тесными рядами воинов, вооруженных копьями и щитами, как сквозь лес пик. Меня радостно приветствовало немало хорошо знакомых лиц, и, наконец, я оказался перед самим страшным повелителем.
Я непринужденно поздоровался с Мамбангой, как с добрым другом, тогда как он вначале казался боязливым. Мне трудно было понять ход его мыслей, он только сразу выразил изумление по поводу моего прихода, что так же, как и мое бесстрашие, никак не соответствовало его понятиям и было для него непостижимо. Мы уселись затем на дороге, и его сопровождение образовало тесный круг. Солнце уже заходило на западе, темнота должна была нас объять после едва начатых переговоров, и я поэтому предложил переночевать вместе. Мамбанга охотнее всего взял бы меня сразу к своим хижинам, но согласился с моим предложением; и так, на подходящем месте, у заброшенных хижин, начаты были приготовления к ночлегу, тогда как я послал на станцию за хлебом и одеялом. На Мамбангу, однако, нашел вдруг новый приступ подозрительности, и он захотел вернуться к своим хижинам. Я прочел ему резкую нотацию за недостойное поведение, показав на заходящее солнце и упрекнув, что он заманил меня сюда, а теперь желает оставить ночью одного, после того как я уже отослал своего слугу на станцию. «Хорошо, — сказал я, — он меня больше не увидит», — и я уже сложил свой стул и повернулся, чтобы уйти, хотя собирались грозовые тучи и вдали уже гремел гром. Тогда недоверчивый вождь сдался и, оставив себе около сотни воинов, даже отослал всех остальных на защиту оставшихся дома. Началось поспешное устройство временных хижин из листьев банана, напряжение прошло, и я спокойно глядел, как работают люди.
Такое убежище устраивается достаточно скоро и вполне соответствует цели — защите от дождя. Сначала из легких стволиков деревьев сооружается деревянный каркас двускатного домика. Продольные стропила крыши просто заменяются лианами, а поперечных стропил вообще не требуется. Любопытно укрепление листьев банана, которые, чтобы дождевая вода имела легкий сток, должны покрывать крышу наподобие черепицы. Их вздутые средние жилки косо разрезаются в нижней трети, а затем листья подвешиваются посредством этого разреза на лианах. Эта работа начинается с нижних стропил. Листья прикрепляют рядом друг с другом наложением одного на другой, благодаря чему перекрывается продольное пространство между обоими нижними стропилами. Таким же образом подряд закрывают более высокие промежутки между продольными стропилами, причем нижняя треть каждого ряда листьев должна перекрывать верхнюю треть нижнего ряда. На коньке листья переламываются посредине и загибаются вниз по обе стороны. Наконец, все сооружение из свободно подвешенных и друг друга перекрывающих листьев бананов укрепляется для защиты от ветра и непогоды посредством перетягивания лианами и лозами.
Растительность на северном берегу Бомоканди
Фотография
Очутившись под крышей, мы с Мамбангой заговорили о недавних событиях. Я старался всеми средствами объяснить ему преимущества присоединения к правительству. Я показал ему, насколько улучшились условия в правительственных областях по сравнению с предшествовавшими, что прекратятся грабежи нубийцев, что правительство соблюдает интересы туземцев и что Гауаш для того и послан, чтобы навести порядок. Я настойчиво добавил, что Мамбанга не будет привлечен к ответственности за смерть Абд-эль-Мина и Абд’Ал-лы, останется и впредь хозяином в своей стране и даже приобретет большее влияние и власть, потому что сможет при помощи правительства заставить платить дань многие, до сих пор непокорные, племена абисанга и абармбо. На все это Мамбанга повторял, что ничего больше не желает, как мира, что желал бы и подчиниться новому правительству и выдать все винтовки, но… на этом всегда застревали все переговоры: страх и недоверие все вновь побеждали. Он боялся, что будет однажды убит, как столь многие из его родичей, или же с ним случится то же, что и с Мбиттимой, сыном Уан-ды, который в свое время сидел в цепях в Тангази, хотя с тех пор уже был освобожден Гауашем и находился теперь у него.