Читать интересную книгу Портрет незнакомца. Сочинения - Борис Вахтин

К конституции я еще вернусь и покажу, что она выполнялась — это поразительный пример слепоты наших соотечественников, неспособных порой прочесть сквозь очки иллюзий то, что написано черным по белому, и не теряющих надежды даже тогда, когда в заглавии стоит «сталинская конституция».

Что касается всего остального, что предлагает Солженицын, то как это все прекрасно и как это все неисполнимо! Да разве, например, и сейчас «некоторые» («отдельные») работящие сограждане не продвигаются и без партбилета? В Верховном Совете — не сотни ли их? И во главе учреждений — не тысячи ли их? Не трудно их и больше понаставить, коль скоро эти беспартийные послушны, коль скоро они «в душе большевики». Почему сейчас коммунистам везде предпочтение при любом служебном продвижении — тому несколько очень злободневно-исторических причин, о которых некогда здесь распространяться; но сейчас одно, а завтра, если нужно будет, беспартийным легко «доверят» любые посты — и также легко их с этих постов поснимают, когда нужда пройдет.

Далее, представить себе после всего русского исторического опыта, что «замкнутая партия», располагая «неколебимой властью», допустит добровольно свободное книгопечатание, разрешит свободно создавать и печатать «социальные исследования» (интересно, много ли найдется таких, кто смог бы исследовать общественные проблемы вне политики, от которой — «Боже упаси»?), допустит свободную борьбу идей — такое себе представлять может лишь тот, кто бесконечно добр и незлобив, кто верит в чудеса, совершаемые невидимой и неведомой волей, но не тот, кто хочет быть реалистом. Не горечь ли свою и стыд за несовершенство человека называет Солженицын своим реализмом? Да ведь основа основ нашей власти — запрещение печати, слова, собраний, организаций, идей, не согласных хоть в букве с официальной точкой зрения! Какие там книги, когда за слова, сказанные на ухо, можно было в 1917–1953 годах лишиться жизни, а в 1954–1978 — работы и свободы!

Попалась мне недавно на глаза книжка А. Садовского «Завершим разгром кондратьевщины. Кондратьевщина в литературе», изданная в 1931 году. Так вот только по поводу «борьбы с кондратьевщиной» в одном издательстве (Сельколхозгизе), пишет автор, «политика разгрома активных вредителей» имела следующие результаты:

— отстранено около 200 авторов (20 % всего авторского состава);

— обновлен состав внутренних и внешних редакторов почти на 80 %;

— изъято и прекращено изданием около 600 работ, составляющих около 5 тыс. авторских листов, или 32 % всех изданий, находившихся на различных стадиях производства в конце 1930 года;

— изъято из распространения 1472 названия книг и брошюр, выпущенных до 1931 года (42 % всех изданий, проверенных Политкомиссией Сельколхозгиза (с. 162).

И это только одна кампания в одной узкой области (экономика сельского хозяйства) по одному поводу!

Конечно, партия, решившаяся допустить свободу печати и соревнование идей, получала бы в ответ такую единодушную поддержку народа, такое его истинное и глубокое уважение, что долго смогла бы продержаться у власти благодаря этой поддержке, но для этого нужно, чтобы партия состояла из людей, замечательных по своим душевным качествам, из каких-то подвижников и бессребреников, а если бы таких в стране нашлось бы не то что 15 миллионов, а хотя бы 150 тысяч — жизнь наша быстро изменилась бы к лучшему.

Еще три замечания — и расстанемся с этим письмом.

Центральная мысль письма — отказаться от идеологии — уже нами вроде бы хорошо усвоена. Откажемся — и все будет хорошо, потому что все наши беды в прошлом, настоящем и будущем — от идеологии, ненаучной, лживой, дискредитировавшей себя везде, где ей следовали в жизни. Мы уже привыкли к мысли о том, что идеология — огромное зло, великая и страшная сила, тучей висящая над Россией, грозящая ей окончательной гибелью. Правда, странным показалось, когда автор вдруг сообщил нам, что эту ужасную тучу Сталин легко отодвинул в сторону в ходе войны, то есть в условиях, по автору же, для такого дела особенно тяжелых, а потом к концу войны и после нее опять же легко вернул на место, но мы эту странность одолели, поняв, что автор насчет Сталина ошибся. И вдруг читаем:

«Сейчас в стране ничто конструктивно не держится на ней (на идеологии. — Б. В.), это ложная фанерная театральная колонна, которую убери — и ничто не рухнет, ничто не поколеблется. Все в стране давно держится на материальном расчете и подчинении подданных, ни на каком идейном порыве, вы отлично знаете это».

Вот тебе раз. Выходит, все наше спасение зависит не от устранения страшной тучи, не от преодоления грозной силы, не от капитального ремонта всего национального здания, а от ремонта легкого, косметического — нужно убрать фанерную колонну, на которой давно ничто не держится — и вся наша жизнь изменится к лучшему настолько кардинально, что избегнем мы не одной, а сразу двух гибельных опасностей — войны с Китаем и самоотравления, превращения страны в пустыню. Получается, что внутри этой театральной идеологической бутафории — здоровое физически национальное тело?

Разгадка этого противоречия, мне кажется, в том, что автор глубоко верит в спасительную силу слова. И нация для него что един человек — как человек может спастись, может, согласно Евангелию, достичь райского бессмертия, даже прожив всю жизнь в разбое, но — пусть хоть в последнюю минуту земного существования! — уверовав в Христа и воззвав к нему о помощи, так и целый народ, стряхнув с души своей ложь единым порывом, может спастись и преобразиться. Кто скажет с абсолютной уверенностью, прав или не прав автор, веруя в это? Не знаю, может ли КПСС из Савла превратиться в Павла. Увы мне, сомневаюсь. Не верю даже. И во всяком случае полагаю, что не под силу смертным спросить с такой обезоруживающей простотой: «Савл! Савл! что ты гонишь меня?» — как это было спрошено у Тарсянина. Да и юноша он был, Савл Тарсянин, а не глубокий старик. И одна у него была голова на плечах, а не десятки тысяч.

Если предположение мое справедливо, то понятно, почему Солженицын едва ли не главным для прояснения его позиции документом считает «Жить не по лжи» — призыв к соотечественникам дружно отказаться от официальной лжи.

Второе мое замечание сводится к тому, что сейчас не только бесполезно, но и вредно, и опасно предлагать какие-то отдельные реформы и преобразования — власть вполне в силах их осуществить на свой манер, по-своему — и ничто в стране не переменится к лучшему. Требовали, например, подписать международную конвенцию об авторском праве. Подписала власть — а проку никакого, только хуже стало, распространили монополию внешней торговли на плоды индивидуального духовного творчества.

Третье замечание касается нашей истории.

Солженицын пишет, что «тысячу лет жила Россия с авторитарным строем» — и ничего, был ее народ к началу XX века здоров и физически, и духовно. И продолжает:

«Однако выполнялось там важное условие: тот авторитарный строй имел, пусть исходно, первоначально, сильное нравственное основание — не идеологию всеобщего насилия, а православие, да, древнее семивековое православие Сергия Радонежского и Нила Сорского, еще не издерганное Никоном, не оказененное Петром. С конца московского и весь петербургский период, когда то начало исказилось и ослабло, — при внешних кажущихся успехах государства авторитарный строй стал клониться к упадку и погиб».

В этих словах мне видится чрезмерное обобщение, не подкрепляемое фактами в достаточной мере.

Конечно, православие играло огромную роль в жизни русского народа изначально (и, подозреваю я, невидимо играет и по сей день), но не видится в истории ни семи веков (от крещения Руси до Петра) православия Сергия Радонежского (1315? 1319?-1392) и Нила Сорского (1433–1508), ни искажения веры или ее ослабления в петербургский период. Фроссар приводит любопытный факт, что численность католических монахов «вовсе не сокращается неуклонно по мере удаления от средних веков, а остается постоянной за всю историю, как будто необходимое и достаточное количество „соли земли“ было раз и навсегда определено таинственным постановлением свыше»… И «в то время как завоеватель, политик, социальный пророк думает, что колеблет равновесие сил и направляет историю, невидимая рука незаметно восстанавливает равновесие». Думаю, что в истории не только католичества, но и нашего православия — в разное время по-разному выражаясь — сохранялась неизменной (и небольшой) величиной та глубокая вера, которая единственная способна воздействовать на нравственность, воздействовать, увы, лишь в степени, достаточной для сохранности жизни, но еще не для победы над смертью. И наблюдаем мы эту силу и в дотатарском Киеве, и в кровавом мороке усобицы, и при татарах, и в Москве — в постоянном богатстве и разнообразии жизненных претворений. А у русской церкви и у православия в целом было свое разнообразие, и лучший его пример, лучший материал, на котором с ним можно ознакомиться — полемика, ведшаяся в XVIII–XX веках вокруг фигур Нила Сорского и его современника Иосифа Волоцкого (умер в 1515 году) — людей глубокой и самозабвенной веры, но разных дел.