Совершая удивительный переворот, Бурдье опрокидывает старую иерархию знаний, превращая социологию в новую царствующую дисциплину, способную править всеми остальными и разоблачать их невысказанные посылки. Но это не столько обещанная революция, сколько попытка путча. Этот конфликт двух дисциплин составляет также метафору конкуренции двух представителей одного поколения, обучавшихся в одних и тех же институтах. Вначале Бурдье хотел стать философом, как и Деррида, но очень рано сошел с этого пути, перейдя от Гуссерля к кабильцам, а потом и к социологии, не поставив, однако, на философии крест. Дидье Эрибон, которому удалось остаться близким и к Деррида, и к Бурдье, дает такое объяснение:
Бурдье преследовала фигура Деррида, и многие его высказывания о философии, как и то, что он выбирал в этой дисциплине, объясняются лишь этим его отношением, более скрытым, но при этом более фундаментальным, нежели отношения, которые он старался предъявлять, чтобы лучше скрыть истину, – отношением к тому, кого, по сути, считал ровней самому себе и единственным соперником, кто в любом случае был его привилегированным и в то же время отрицаемым визави (однажды он сказал мне: «В собственном поколении всегда есть тот, кого с самого начала считаешь соперником»… а потом назвал своего, и это, конечно, был Деррида… Достаточно прочитать приложение к «Отличию» о кантовской эстетике, чтобы заметить это!)[1007].
И, как это часто бывало, роль катализатора сыграет Хайдеггер, пробуждая прежние конфликты, касающиеся его очень и очень косвенно, 10 марта 1988 года Libération публикует статью на разворот под оглушительным заголовком: «Хайдеггер по Пьеру Бурдье: крах философии». На самом деле речь идет об одном интервью Бурдье о его книге «Политическая онтология Мартина Хайдеггера», в которой с небольшими изменениями переиздан текст 1975 года. И с самого начала намеки Бурдье, очевидно, метят в Деррида: «У книги Фариаса то достоинство, что она обязала хайдеггерианцев выйти из своего надменного уединения, в котором они замкнулись». Философия, привычно «злоупотребляющая символической властью» и презирающая историю и гуманитарные науки, вынуждена теперь ответить на претензии позитивного знания. Бурдье не боится заявить, что, «если эту философию и этих философов накроет обвал хайдеггеровской мысли, это [с его точки зрения] не такая уж потеря».
Затем он прямо атакует Деррида и его интервью, вышедшее в Le Nouvel Observateur за несколько месяцев до этого:
Я нашел достаточно забавным то, что Деррида, который был знаком с моим текстом 1975 года – он читал его, и я представлял его на его семинаре, не получив ни малейшего возражения, – заговорил о нем, чтобы опровергнуть социологический анализ, ту форму анализа, которая способна преодолеть оппозицию внутреннего понимания и внешнего объяснения, программу, которую я представил уже давно и, как мне кажется, выполнил. Нужно сказать, что спор о Хайдеггере поставил его в чрезвычайно затруднительное положение[1008].
Контратака окажется крайне резкой. Молодой английский философ Джеффри Беннингтон, который тогда гостил у Деррида, вспоминает, что в то утро, спускаясь на завтрак, он заметил, что Деррида находился в состоянии крайнего возбуждения. «Обезумев от гнева, Деррида показал мне интервью в Libération. Поскольку у меня было впечатление, что его реакция слишком уж импульсивна, я предложил ему немного выждать, прежде чем посылать ответ. „В любом случае уже поздно, факс уже ушел“, – бросил он мне в ответ»[1009].
Ответ Деррида выходит на следующей неделе. Для него это повод прояснить отношения со своим бывшим однокашником. Очевидно, дело представляется ему отнюдь не «забавным». Позволю себе привести большую цитату из этого текста, который впоследствии никогда больше не публиковался:
Из всех спорных (и нервных, очень нервных!) суждений, высказанных Бурдье, я позволю себе выбрать лишь то, в котором содержится очевидная контр-истина. Я говорю «контр-истина», практикуя, несомненно, то, что Бурдье назвал бы, наверное, эвфемизацией. Разумеется, я знал текст Бурдье. И да, действительно он представлял его на моем семинаре (на самом деле на семинаре GREPH, который в те времена его очень интересовал…). Но когда Бурдье осмеливается сказать в этом тексте, что он «представлял его, не получив ни малейшего возражения», это совершеннейшая ложь, что могут подтвердить около 30 участников. И не я один выступил с возражениями. Их тогда было полно[1010].
Деррида пользуется случаем, чтобы расширить фронт борьбы и вернуться, тоже очень «нервно», к старым травмам:
Я всегда считал исследования Бурдье (как и те, что на него опираются) недостаточными как в их философской аксиоматике… так и в их исполнении, особенно в той части, в которой они касаются философских текстов, тем более таких, как тексты Хайдеггера. Необязательно быть «хайдеггерианцем» (и кто это, собственно, такой?) или останавливаться на «хайдеггеровских выводах», чтобы заметить, что теоретическая конструкция, поддерживающая работу Бурдье, является до-хайдеггерианской. Она никогда не была проверена на «вопросах», поставленных Хайдеггером… И я никак не мог забыть текст Бурдье или пренебречь им, ведь и о нем я думал, когда говорил (например), что нужно выйти за пределы оппозиции внешнего и внутреннего прочтения. Поскольку я считаю, что два этих прочтения у Бурдье просто наложены друг на друга, оставаясь примерно в равной мере недостаточными. В самом деле, его «внутреннее» прочтение, если его вообще можно выделить, представляется мне более коротким, чем другое прочтение, внешнее. И не только в случае Хайдеггера. Но также французских дел, которые нам ближе.
И если я столь прямо никогда об этом раньше не писал, как и не отвечал на многие ошибки в «Отличии», которые вполне заслуживали бы ответа, причина не в том, что я хотел уклониться от неприятных мне текстов, но в силу рефлекса (возможно, устаревшего и вышедшего из моды, быть может, даже слишком «изысканного»), рефлекторной верности и стыдливости в отношениях уязвленной дружбы. Верно то, что часто я предпочитаю молчание… Но теперь благодаря этой последней атаке я освобожден от своей сдержанности.
В конце же письмо довольно очевидным образом скатывается к отнекиванию:
И еще одно: спор с Хайдеггером никогда не ставил меня в «чрезвычайно затруднительное положение», как утверждает Бурдье, совершая жест, риторика которого представляется мне относящейся к инструментарию электоральной социологии; мое спокойствие от этого спора ничуть не пострадало. Поскольку, в конце концов, я не стоял совсем уж в стороне – и не только в последней книге – от того, что вызвало и усложнило упомянутый спор. Уже очень давно, но также и недавно. Тем, кто меня немного читает, это хорошо известно.
На этой странице Libération приведено также краткое и сдержанное пояснение со стороны Бурдье. Смущенный