зрения Деррида непереводимый, отсылает к месту, опространствованию или помещению[984]. Но как только обсуждение становится конкретным, происходит любопытный обмен ролями. Деррида постоянно возвращается к вопросам, как нельзя более прагматичным, – его тревожит отсутствие скамеек, растений и укрытия на случай непогоды, тогда как Эйзенман, раздраженный «архитектурным консерватизмом» своего напарника, особый упор делает на концептуальную сторону дела. В конечном счете Деррида замечает это и на одной из встреч предлагает: «Питер, я хотел бы кое-что вам предложить. Давайте поступим так, словно бы вы были мечтателем, а я – архитектором, техническим специалистом. То есть вы будете теоретиком, а я тем, кто занимается практическими следствиями»[985].
После двух лет дискуссий, порой трудных, от проекта откажутся, в основном по финансовым причинам. В итоге от него останется лишь книга Chora L Works, в которой расписаны этапы общей работы. Но Деррида не прощается на этом с архитектурой. Деконструктивистское течение, пусть и не без искажения его понятий, вскоре закрепляется, создавая странный синтез деконструкции Деррида и русского конструктивизма. В 1988 году Филип Джонсон и Марк Уигли организуют в Нью-йоркском музее современного искусства (МоМА) выставку, объединяющую ряд выдающихся архитекторов – Заху Хадид, Франка Гери, Даниэля Либескинда, Рема Кулхаса, Питера Эйзенмана, Бернара Чуми и австрийское агентство Coop-Hiттelb(l)au – под общей вывеской «Деконструктивистская архитектура». Хотя Деррида не участвует в ней, французская пресса реагирует негативно. Жан-Пьер ле Дантек пишет, что из Деррида «высосала все соки его клика», а Жан-Луи Коэн полагает, что это «скрещение русского авангарда и французской философии» относится не к области теории, а, «похоже, к тератологии – науке о чудовищах»[986].
Глава 2
От дела Хайдеггера к делу де Мана. 1987–1988
С момента перехода в Высшую школу социальных наук Деррида каждый год может работать над темой по своему выбору, не притворяясь, будто придерживается программы агрегации. С 1984 года его интересует тема «Философские национальности и национализмы». С осени 1986 года он привносит в нее особый поворот, назвав ее «Кант, еврей, немец». И хотя поставленные вопросы являются философскими, они совершенно не академические:
Вы уже, должно быть, поняли, что на этом семинаре меня интересует модерн, прошлое и будущее определенной пары, иудео-немецкой, пары, которую я считаю уникальной в своем роде, без которой было бы невозможно понять некоторые вещи в истории Германии, нацизма, сионизма… то есть довольно многие вещи в истории нашего времени[987].
На занятиях Деррида терпеливо разбирает тексты Фихте и Ницше, Адорно и Ханны Арендт, а также Рихарда Вагнера, Мишле и Токвиля. Не забывая и Хайдеггера, философа, к которому он возвращается каждый год, увлеченно с ним споря. Утверждая, что «мыслить можно только на языке другого», Деррида открыто оспаривает Хайдеггера, который в своем знаменитом посмертном интервью в Spiegel заявил, что «мыслят только на своем языке, на своем собственном языке», желая «показать привилегию, превосходство, незаменимость греческого и немецкого как языка мысли».
Продолжая эти размышления, Деррида в марте 1987 года читает лекцию «О духе» в завершение конференции «Хайдеггер, открытые вопросы», организованной Международным коллежем философии. Деррида интересуется словом «дух» (Geist), встречающимся как в наиболее известных философских текстах Хайдеггера, так и в знаменитой «Ректорской речи», с которой он выступил в 1933 году. В одном из интервью Деррида дает пояснение: «…в тот момент, когда в его речи наиболее явно отмечается принадлежность нацизму… Хайдеггер подхватывает слово „дух“, которого он требовал избегать, он снимает кавычки, в которые его заключал. Он ограничивает деконструктивное движение, которым ранее занимался. Он произносит волюнтаристскую и метафизическую речь, которую впоследствии поставит под вопрос»[988].
Через несколько недель после этой конференции вопрос о нацизме снова выходит на первый план благодаря процессу Клауса Барбье, широко освещавшемуся в средствах массовой информации. 4 июля 1987 года после двух месяцев слушаний суд присяжных региона Роны приговаривает Барбье к пожизненному заключению за преступления против человечности. В октябре того же года выходит книга Виктора Фариаса «Хайдеггер и нацизм», которая сразу становится событием. Вопрос, впрочем, не нов: во Франции им долго занимался Жан-Пьер Фай, и не он один, причем Деррида с 1969 года подвергался его нападкам[989]. Но спор о Хайдеггере, как и о Селине, – это морской змей, который выходит на берег каждые 20 или 30 лет.
Книга Фариаса, написанная по-испански, впервые публикуется, однако, именно во Франции. И речь идет не просто о превратностях книгоиздания. Кристиан Жамбе, автор предисловия, объясняет это так:
После войны Хайдеггер стал французским философом. Именно во Франции его мысль получила больше всего откликов, здесь она считается философией, наиболее адекватной событиям модерна… Многочисленным исследователям его мысль представляется очевидностью, чего во Франции не смогла добиться ни одна другая философия, за исключением марксизма. Онтология завершается в методической деконструкции метафизики как таковой[990].
Эти замечания Кристиана Жамбе, едва не затмившие собой биографическое исследование Фариаса, были тотчас растиражированы в многочисленных статьях, появившихся в газетах в ближайшие дни. «Хайдеггер – активист и нацистский мыслитель, – пишет Жорж-Артур Голдшмидт в Le Matin 15 октября 1987 года. – Теперь книга Виктора Фариаса помешает философствовать по накатанной колее и заставит „парижских хайдеггерианцев“ разобраться с вопросами, которые, как им всегда было известно, одним махом обессмысливают все, что они пытались изложить в своих сочинениях». «Хайль Хайдеггер!» – с таким заголовком выходит на следующий день после издания книги Libération, которая метит во французских хайдеггерианцев: Робер Маджиори обвиняет их в том, что они никогда не хотели обдумать «полное молчание Хайдеггера касательно чудовищных вещей, совершенных нацизмом».
Именно в этот момент в Galilée выходят две новые работы Деррида: небольшая книга «О духе. Хайдеггер и вопрос» и огромный сборник «Психея». Недоразумение, возможно неизбежное, заключается в том, что «О духе» читают как ответ Фариасу, хотя книга, естественно, на это никоим образом не претендует. Деррида, однако, не намерен уклоняться. В большом интервью Дидье Эрибону он сразу заговаривает о книге Фариаса в весьма полемическом тоне:
Что касается основных «фактов», я пока не нашел в этом исследовании ничего, что не было бы уже давно известно тем, кто всерьез интересуется Хайдеггером. Что касается раскрытия одного архива, хорошо, что его материалы будут доступны теперь и во Франции. Наиболее важные из них уже были доступны в Германии благодаря работам Бернда Мартина и Хуго Отта, которые Фариас постоянно использует. Если не говорить о некоторых документальных аспектах и фактах, к которым нужно подходить осторожно, обсуждаться будет в основном – и важно, чтобы обсуждение