на французском языке, продлится более четырех часов и, насколько позволяет тема, довольно мирно. Гадамер сначала приводит свидетельство одного современника о «заблуждении» Хайдеггера. Этот вечер дает ему исключительную возможность выйти из длительного молчания относительно этого периода. Деррида начинает с замечания о важности книги Виктора Фариаса: он заявляет, что, несмотря на все оговорки, которые можно сделать по ее поводу, «она заставила профессиональных философов дать более прямые объяснения, не откладывая их на потом». Лаку-Лабарт и Деррида вскоре сосредоточиваются на вопросе молчания Хайдеггера после войны – он не говорил ни о своем участии в нацистской политике, ни об Аушвице. С точки зрения Мориса Бланшо и других, именно это упорное молчание, которое Хайдеггер хранил даже перед Паулем Целаном, является «раной для мысли». Но могло ли быть иначе? Не было бы слишком просто попытаться найти искупление за счет нескольких обычных извинительных фраз? Деррида увлекается гипотезой, которую сам признает рискованной:
Я думаю, что, возможно, Хайдеггер сказал себе: я смогу выступить с обвинением нацизма только в том случае, если смогу высказать его на языке, который соразмерен не только тому, что я уже сказал, но также и произошедшему. И на это он не был способен… Я полагаю, что ужасное, возможно даже непростительное, молчание Хайдеггера, отсутствие тех фраз, которые мы хотим услышать… это отсутствие оставляет нам наследство, оставляет нам наказ помыслить то, что сам он не помыслил[999].
Вопросы из зала нацелены на то, чтобы участники дискуссии более четко обозначили свои позиции. Деррида подчеркивает, что еще в 1968 году он узнал через Жана Бофре о том, что у Хайдеггера был членский билет нацистской партии: «Потом была статья Хуго Отто и т. д… Должны ли мы сделать нечто помимо того, что уже сделали? Может быть». Филипп Лаку-Лабарт напоминает, что эти вопросы стали предметом длительных обсуждений на конференции в Серизи «Концы человека», но все это совершенно не было освещено в медиа, куда недавно перешел этот спор. Деррида говорит то же самое, в несколько более нервной тональности, чем обычно:
Мне показалось более важным… более неотложным попробовать прочитать тексты Хайдеггера так, как я могу это сделать, преподавать Хайдеггера, отыскивая в его тексте то, за счет чего можно было бы понять отношение, которое могло быть между фактами его нацистской ангажированности и его текстом. И я думал, что именно в этом деле я мог достичь лучших результатов, но оно требовало терпения, очень большого терпения… Я не думаю, что забыл о смысле ответственности в этой области, ответственности, которую вы назовете этической или политической[1000].
На вечерней встрече, которая продолжится на следующий день пресс-конференцией в «Соле д’Оро», знаменитом гейдельбергском ресторане, стены которого увешаны фотографиями Гадамера, присутствовало немало немецких и французских журналистов. После нее у Деррида и Гадамера состоялась беседа наедине, во время которой они, не ограничиваясь Хайдеггером, пытаются найти пространство для возможного диалога[1001].
Хотя позиция Филиппа Лаку-Лабарта на этой памятной дискуссии могла показаться близкой к позиции Деррида, на самом деле это не так. Собственно, за некоторое время до этого Лаку-Лабарт опубликовал текст под названием «Вымысел политического»: в нем делается резкий выпад против Хайдеггера, философия которого анализируется в категориях «архифашизма» и «национал-эстетизма». По мнению Филиппа Бека, который тогда писал свою диссертацию под руководством Деррида, растущее антихайдеггерианство Филиппа Лаку-Лабарта – одна из причин, заставивших Деррида все больше отстраняться от него и в то же время сближаться с Жаном-Люком Нанси. «Филипп Лаку-Лабарт всегда, как мне кажется, сожалел о том, что не смог поучаствовать в Ситуационистском Интернационале, который в Страсбурге был очень активным. В его союзе с Деррида помимо искреннего восхищения, разделяемого им с Нанси, имелись и стратегические соображения, что вполне нормально. Возможно, он надеялся радикализировать деконструкцию, в политическом смысле этого слова. Но не любой ценой, поскольку Лаку никогда не делал верноподданнических ссылок на Дебора. И не нужно забывать его интерпретацию Беньямина, разделяемую им с Деррида. Нанси же мыслит скорее „с“, чем „против“, предпочитая, по моему мнению, критику разума критическому разуму»[1002].
Дело Хайдеггера пробуждает и более застарелые конфликты, начиная с того, что уже давно назревал с Пьером Бурдье. Хотя публикацию Glas он приветствовал восторженным письмом, через пять лет Бурдье предпринимает мощную атаку на Деррида на последних страницах одной из своих наиболее важных книг – «Отличие». Конечно, этот постскриптум – «Элементы к „вульгарной“ критике „чистых“ критик» – официально посвящен «Критике способности суждения» Канта и «отрицанию социальных категорий эстетического суждения», которое удается в ней вычитать[1003]. Но бесспорно то, что Бурдье стремится нанести удары не только по Канту, но и по Деррида, по той его интерпретации Канта, которую он предлагает в тексте «Парэргон» (включенном в 1978 году в сборник «Истина в живописи»). По мнению Бурдье, интерпретация Деррида, хотя и выявляет некоторые скрытые посылки кантовской философии суждения вкуса, остается подчиненной «цензуре чистого чтения». Несмотря на «нарушение наиболее формальных правил ортодоксального комментария», постановка под вопрос философских постулатов оказывается, с его точки зрения, скорее мнимой, чем реальной. «В высшей степени ученая игра», которой предается Деррида, является лишь мнимым нарушением правил: в действительности она увековечивает «существование и полномочия философского прочтения»[1004].
Если присмотреться повнимательнее, критика Бурдье в какой-то мере соотносима с той, что семь лет назад была предъявлена Мишелем Фуко на последних страницах другого постскриптума, в переиздании «История безумия». Для автора «Отличия» вопрос в том, чтобы лишить философию ее привилегированной позиции. Если верить Бурдье, деконструкция оказывается всего лишь чрезвычайно утонченной формой обмана. В самом деле, по его словам, «философский способ говорить о философии дереализует все то, что можно сказать о философии». «Самые смелые из интеллектуальных прорывов в чистом чтении», какими бы тонкими они ни были или, возможно, как раз по этой причине, являются всего лишь «последним средством спасения» дисциплины, которой, по его мнению, грозит самое что ни на есть банальное уничтожение[1005].
Деррида не сразу отвечает на эту критику. Но, разбирая кантовскую проблематику в «Споре факультетов», он посвящает несколько занятий своего семинара 1983–1984 годов детальному анализу постскриптума к «Отличию», а потом возвращается к нему в «Привилегии» – тексте, которым открывается большой сборник под названием «О праве на философию». Деррида старается доказать, что Бурдье делает именно то, в чем он его упрекает: он желает наделить социологию «абсолютной, то есть философской, властью над всем множеством других регионов знания, дабы социология была не просто одной из его частей»[1006].