Гордон качает головой. Не понимает. Рейды понимает. Распри между кланами понимает. Совсем старую и тухлую вражду, когда не щадят уже никого — и осаждающие даже детей из башен не выпускают — понимает. Не одобряет, кто ж такое одобрит, но знает, что такое случается. Ну и война. Клан на клан или армия на армию. Не хочешь, чтобы задели — не встревай. Встрял, не жалуйся.
— Это… — Эсме долго подбирает слово. — …несуразно. Торфяники горят сами, а города поджигают люди.
— А герцог Ангулемский, помнится, очень удивился, — усмехается Джеймс. — Я же каледонец, что мне тут может показаться через край, у нас же на завтрак режут, на ужин стреляют. А когда понял, что именно — как решил для себя, что у нас не беды, а баловство по сравнению с континентом, так до сих пор и верит в это. Может, даже и прав.
Джеймс смотрит на облака. Может быть, и прав. Только нам такой правоты даром не надо. Мне уже не шестнадцать и я знаю, что то, что я тогда видел, было очень аккуратной войной. Что всем, кому можно, позволили уйти из-под удара. И кому нельзя — тоже позволили. Но я не хочу проводить границу допустимого ни по нравам Толедо, ни даже по Клоду. И по нашу сторону пролива так не будет — насколько это зависит от меня.
— Господин граф, — встревоженно говорит Гордон. — Я должен сказать… я вспомнил, что должен сказать. Я был не единственным гонцом Ее Величества и господина канцлера. Мы все следовали разными дорогами… но в Орлеан я прибыл первым, и, как понимаю, первым догнал вас. Я знаю точно, потому что каждый из нас вез два пакета, для вас и для Его Светлости. И до меня с этими письмами там никто не появлялся. Я спросил в резиденции Его Светлости и мне ответили.
Подумал и добавил:
— Я правильно спросил.
Правильно — это значит «не вызывая подозрений». И то сказать: если каледонцы грызутся у себя дома, то почему бы и в Орлеане каледонской партии не перегрызться между собой, тем более, что на взгляд стороннего наблюдателя именно это и произошло. Нет, Клод не перехватывал мою почту. Иначе бы и этого лунатика ко мне не отправил. Но кто-то весьма толковый попытался обрезать связь с Дун Эйдином нам обоим. И в моем случае едва не преуспел. Преуспел бы совсем, если бы не шторм.
За гонцом, что самое досадное, могли проследить — и теперь мы можем нарваться на засаду. Даже в Арморике. Потому что людей можно найти в Орлеане, а аурелианцев здесь традиционно любят — как же, защитники от козней Альбы.
Но по времени мы их еще обходим… пока. Ненадолго. И я еду в Арморику за людьми… ну так начну несколько раньше, чем рассчитывал. Самое важное уже произошло. Я знаю, что у меня есть. Если мне сказали — месяц, значит, считали с видом на худшее. Есть припуск. И еще есть припуск на дорогу — даже самые важные новости не доберутся из Дун Эйдина в Орлеан быстрее голубя или курьера. Значит… через месяц посол должен умереть. Я не опоздаю.
5.
Торопиться было нельзя. Спасибо генералу, спасибо ему, теперь Гуго знал это не только головой, знал телом, костями. Торопиться, сбиваться — нельзя. Не поймут, не послушают, не сделают. Нужно, чтобы видели: то, что ты говоришь — важно. Стоит выслушать. И забудь, что время, что жизни просто текут сквозь тебя, пропадая начисто. Если собьешься — утечет еще больше. Или просто вытечет все. Потому что молодой дурак бегал и метался, и ничего не смог.
— Еще ничего не потеряно, — говорит Гуго. Громко, четко, птицы в небе каждое слово разберут. — Если сбить тех у ворот, открыть дорогу, дать сигнал, что путь свободен, наши наверняка смогут пробиться обратно. Просто взять и удержать проход.
Это очевидно. Это очевидно и это можно сделать. Силы есть. И время пока есть. Его немного, но оно еще не вытекло.
— Мы получили другой приказ. Вы получили другой приказ, — щурится спешившийся человек.
Это хорошо, что он стоит на земле, а Гуго верхом. Его хуже слышно, хуже видно, его не все заметят. Хотя и будут прислушиваться. Потому что капитан-северянин для этих людей свой. Из полка графа де Рэ, Габриэля… а Гуго де Жилли — чужак, адъютант де Рубо и соглядатай.
Но капитан неправ, а Гуго прав.
— Да. Но приказ был рассчитан на то, чтобы мы не лезли в ловушку. Мы не полезем. Нам незачем. Мы все видим, где она. И где выход. Нам нужно открыть его — и все. Мы ведь это и должны были сделать, если бы все пошло как нужно. И мы здесь. А ваш полковник — там.
Гуго говорит не с капитаном — со всеми офицерами и старшими солдатами, стоящими вокруг. Солдат, конечно, никто не спросит — их дело держать факелы, но они создают настроение. Именно они. Гуго теперь это чувствовал, всей кожей, словно купался в этом настроении. И даже понимал, как его сделать. Как превратить дождь в ливень.
— Сигнала нет. В городе бой. На этот случай нам приказано — отступить и ждать распоряжений от де Рубо! — Да как только Габриэль терпит этого нудного любителя приказов и дословного выполнения распоряжений… просто невозможно. Северяне — настоящие храбрецы, под стать своему командиру, а тут вот такое… такое недоразумение ходячее. Ходячее и говорячее… тьфу ты, говорящее.
Бубнит монотонно, но очень уверенно.
— Если мы будем ждать, мы уже ничего не успеем. Совсем, — говорит Гуго. Это очевидно. Это знают все. Из-за этого его до сих пор и слушают. Мальчишку, чужака. На самом деле, они все понимают. Им нужен только повод, толчок. Если бы приказ отдал де Рубо… они бы уже сорвались. Но приказ отдал сам Габриэль. Не двигаться. В город не входить. Подкрепление — только по сигналу. Занимать ворота — только по сигналу. На помощь не сниматься ни в каком случае. Если передовые части завязнут, а сигнала нет — отступать к лагерю и немедленно отправить к де Рубо курьера с докладом. Не просто курьера. Его, Гуго.
Здесь всего-то семьсот человек. Не вокруг спорящих, но близко, под самыми стенами Марселя. Не так далеко от ворот. Совсем недалеко. Чуть дальше выстрела из пушки, но хороший лучник или арбалетчик достанет, если выстрелит наугад в темноту.
И несколько минут для кавалерии — до ворот, которые сейчас превратились в песочные часы, только из бытия в небытие перетекает не песок, а кровь.
— Это же ваш командир!.. — Гуго в отчаянии, но в голосе отчаяния куда больше, чем на душе, а бессилия в душе куда больше, чем в голосе. Сейчас он понимал де Рубо. Понимал, как тот управляет людьми. Просто чувствовать их, как стряпуха тесто — ладонями, а потом вымесить нужное настроение… соль и перец добавить по вкусу. — Я его не оставлю.
Гуго подает коня назад. Я пойду один, господа офицеры, я пойду один, и если вы не пойдете за мной, вы, служившие ему… вы не сможете не пойти. Большая часть не сможет, а капитан пусть отправляется в генеральскую ставку. Таким образом и приказ будет выполнен, и помощь оказана — это зануде объясняет равный по чину, и его слушают, кивают, соглашаются…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});