— Ее Величество. Господин канцлер. Оба просили передать, что Ее Величеству осталось не больше… уже не больше месяца, и на этот раз на этом сошлись все медики. Что они хотели бы вас видеть. Оба. Ее Величество, впрочем, просит передать, что она поймет, если вы опоздаете на ее похороны. Но не поймет, если вы опоздаете. — Неповторимый стиль Марии-регентши. Шутить будет и в гробу. На свой, очень особый лад. Для этого нужно родиться среди Валуа-Ангулемов, а вторую половину жизни провести в Каледонии…
Он не опоздает. Они еще об этом не знают — но он не опоздает. Живой или мертвый. Из Лиона или из Бреста. Но не опоздает.
— Вы поедете со мной, — говорит Джеймс. — Потом повезете мои письма. Если успеете, Ее Величеству. Если не успеете, вашему родичу. Сейчас мы устроим привал, пусть лошади отдохнут, и вы расскажете мне, что у нас еще плохого.
Лошадям, конечно, отдыхать не слишком нужно. Зато нужно курьеру… как же его все-таки зовут? Но если ему на это намекнуть, он смертно обидится — как Гордон и как юноша лет шестнадцати — и будет доказывать, что совершенно не устал. И иссякнет сосуд с новостями, которым можно доверять, раньше, чем иссякнут сами новости. Это нам не нужно.
Да и перекусить днем в дороге — весьма приятное дело. Развести небольшой бездымный костер, бросить в котелок поутру подстреленного — как чувствовал, что пригодится — зайца; травы, которых тут в изобилии, корешки… мы, каледонцы, в дороге с голоду не помрем. Был бы котелок, все остальное — найдется. А нет котелка, есть еще две сотни способов утолить голод.
Курьеру моя болтовня, конечно, неинтересна, а про способы пропитания в дороге он и сам все знает, ему просто некогда было их применять, зато это достойный способ удержать его на месте: учись, молодежь, постигай премудрость, пока господин граф добрый. А потому сиди, не ерзай и слушай.
А вдруг услышишь что-нибудь новое. Тем более, что примерно половина здешних трав и кореньев у вас на севере попросту не растет. А путешествовать, да и воевать нам, увы, приходится не только на своей земле, где каждый холмик десяти поколениям вдоль и поперек известен.
А молодой человек очень, очень медленно употребляет похлебку. По глоточку. Не потому что горячее, остыло уже, а потому что есть очень хочется. И никак нельзя этого показывать.
— На что вы потратили деньги на дорогу?
— На дорогу через Данию, — все тем же стеклянным голосом отвечает гонец. — Штормом корабль прибило к берегу там.
Да… меня пытались предупредить о договоре заранее. Совсем заранее. За месяц, пожалуй. Только курьеру совсем не повезло. Если он шел в Кале, а оказался в Дании, то снесло их крепко, а носило долго. Там ему, конечно, помогли… но никакая помощь не сделает сутки длиннее, а дорогу через полматерика — короче.
Чудо, что он вообще добрался. И дважды чудо, что он меня нашел.
А Клод — и есть Клод. Безупречно играет роль оскорбленного главы дома, который и слышать про меня не может. Наверняка послал кого-то процедить юноше сквозь зубы, куда меня могло унести, и ни ливром не ссудил. Во избежание подозрений и сомнений. Что хорошо для меня, для него, но не для молодого Гордона. Который не скупился на лошадей, но скупился на себя. Обедал, наверное, по-толедски: трижды в неделю.
Отправлю его домой с первым же кораблем…
— Я могу рассказывать, — говорит Гордон.
— У нас есть время. Теперь у нас есть время.
— Да… ваша сестра, господин граф, просила передать, что отправленная под ее опеку дама добралась настолько благополучно, насколько это возможно, — вдруг вскидывается курьер. — Прошу меня простить… я забыл… это непростительно.
— Непростительно — не просите, — усмехается Джеймс, — а в наказание протяните-ка руку за фляжкой и подайте ее сюда. Могли бы и забыть, я бы не огорчился, право слово.
А еще меньше огорчился бы, если бы дама благополучно добралась не к нему домой, а к себе. В ту самую Данию. Обратно к папеньке-адмиралу. Потому что в Каледонии ей не понравится. И делать ей там совершенно нечего.
Гордон ничего не говорит, не пожимает плечами, не хлопает глазами. Кажется, можно понять, почему выбрали его. Шестнадцатилетнему балбесу тут бы самое время приобрести заинтересованный вид — а что за дама, а что это я о ней так неласково, а что, а как… и либо сделать всепонимающее лицо многоопытного потаскуна, либо восхотеть подробностей. А этому — все равно, и не потому, что устал, он как раз отдохнул. Потому что это не его дело. Даже не так — а Не Его Дело. И это уже не семейное, а личное.
Все-таки узнать, как зовут. И запомнить. Не так много людей на свете, которых стоит знать по имени. Этот в свои годы уже из них.
— Если вы, господин граф, хотели узнать, что именно случилось плохого, я не сумею удовлетворить ваше любопытство. Практически ничего. — «Затишье перед бурей», говорит про себя юноша, и это тоже слышно, как ему чужие мысли, но выводов от него не просили, не ждут, потому их не будет. — Заседание парламента я не застал. До того не происходило ничего, о чем вам просили бы сообщить.
— А о чем не просили? Или просили не сообщать?
— Ничего подобного не было, если же и было бы, я… — Деточка с Луны, не иначе. Надо будет проверить ночью, там еще лунный человечек, или все-таки свалился на мою голову? Другой бы уже торговался. — Событий после вашего отъезда, господин граф, действительно было очень мало.
И все они — вокруг договора.
Некоторый смысл в этом есть. Любезные соотечественники пока не знают, в какую сторону прыгать. Вот и не прыгают.
Джеймс валяется на травке, считает облака. Раз, два, три… семь. Ветер быстрый, ветер с запада. С моря. Но до моря еще ехать и ехать. Небо здесь мягкое, бархатное. Очень мирное. И облака похожи на стадо овец, белых, пухлых и безобидных. Хотя бывает и в Арморике совсем невесело, когда Альба валится на побережье. Но еще не здесь. В здешних лесах им ловить нечего и некого, а вот их самих ловить очень удобно. То ли дело Киберон и Карнак, где без взгляда в сторону моря не засыпают, и поутру туда первым делом смотрят… А по берегам Мор Биана и вовсе у всех шеи в сторону запада свернуты.
Курьеру неймется. Костер юноша затушил, кострище и заячьи кости прикопал, котелок выскреб — таким чистым он давно не был. Вытащил из сумки иголку с нитками, сидит, починяет прореху на рукаве куртки. Знаю, бывает такое, что ни лечь, ни сесть спокойно, хотя надо бы уже.
— Спали бы вы, — кривится Джеймс. Уговаривать его бесполезно. А прикрикнуть можно. — Суетитесь… птичек распугиваете. Слышите птичек?
— Нет, — подпрыгивает Гордон.
— Вот и я уже не слышу. А так хорошо малиновка пела, пока вы шкрябать не принялись. Кстати, вы до сих пор не представились.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});