План выучить не успели. Некогда было. Полностью подготовиться к штурму за сутки… у большинства были другие дела. Да и не помог бы план. Легкие пушки, ямы, валящиеся деревья, доски с гвоздями, разлитые смола и масло… тут нужно чуять. Видеть, не зная умом, что будет в следующем шаге. И успевать обойти ловушку и так, чтобы остальные, за спиной, поняли, ведь на приказы нет времени.
Все шло так хорошо… открытые ворота. Не настежь распахнутые, разумеется. Просто запорный механизм заклинило, когда запирали на ночь, и об этом не сообщили. С виду все обычно, сурово, неприступно. Но толкни — откроется.
Толкнули. Открыли. Вошли… и провалились. Словно хотели выбить с разбегу плечом тяжелую дверь — а она оказалась нарисованной на тонком шелке.
Влетели в пустоту, которую и ждали, и не ждали. Знали, что перед воротами будет пусто. Знали, что город для них открыт, что всего-то нужно добраться до магистрата. Там ждут, там только их и ждут, чтобы начать. Потом — казармы, оружейный склад, собор, гавань… до рассвета продержаться, подать сигнал верным людям в городе, и Марсель сдастся сам. В худшем случае — удержать ворота, и подойдет де Рубо. Пакет к нему ушел еще до атаки, сейчас он уже наверняка прочел — и поднимает все, что под рукой. Ругается наверняка, но поднимает.
Засад там, где можно, не было, и он захлебнулся радостью: все-таки получается, сейчас уже немного… Сонный город, разбуженный топотом копыт, плещет страхом, тревогой — но и ожиданием, предвкушением, нетерпением. Все, господа католики, господа, лизавшие пятки епископу! Все.
И тут ударил гром.
Нужно было отходить. Тогда. Списать себя в потери и отходить. Может быть удалось бы вытащить противника за собой… и уж тогда что-то с ним сделать. Но полковник не понял вовремя. А потом стало поздно. А потом еще какое-то время казалось, что получится прорваться к магистрату — и занять оборону. А потом — что повернуть не удастся. Хотя все-таки удалось.
Де Рэ хотел бы встретить того, кто спланировал ловушку. Всегда интересно посмотреть на талант. Настоящий. Неподдельный.
Все было безупречно, достоверно, чисто. Снаружи не изменилось ничего. Все заставы на местах… совершенно неосведомленные о том, что в городе — измена, солдаты и офицеры. Их сняли быстро, они даже не успели удивиться нападению, а удивляться стоило: зачем? Смести заставы, снять караульных, не дать вовремя подать сигнал — и откатиться от надежно запертых и защищенных ворот? Нелепо.
А вот она, дорога, открытые ворота, за воротами — половина полка, а ворота не починят: он проверил, действительно, механизм сломан, и понадобится кузнец… вот она, победа.
— Пятнадцать шагов, впереди, справа, переулок, арбалетчики…
Переулок он помнил, шаги прикинул, направление известно, а засада… он бы там сам такую поставил. Пока что он мерил неведомого противника по себе — и еще ни разу не ошибся. И это значило, что при минимуме удачи они все-таки уйдут. Потому что де Рэ соображал на месте — и при полном отсутствии времени. А вот противник готовился — и долго.
Удачи было мало, удача — шалава, решила посмеяться. Как есть беспутная девка, которая с тобой, пока ты при деньгах, но разоришься — не только вильнет хвостом и уйдет к другому, еще и пнет напоследок, да побольнее.
То, что полетело лошадям под ноги… нет, не стрелы, не очередные утыканные шипами и гвоздями доски. Какая-то очень, нестерпимо яркая, искрящаяся, трескучая, белая дрянь. В темноте она и людям слепила глаза, но коней еще и пугала. Невесть что чертило в воздухе белые искристые дуги, падало на землю, воняло, шумело… Шерл просто перепрыгнул опасную полосу, но за спиной — сумятица, ржание, визг — человеческий и конский, брань, хруст… это были чьи-то кости.
Потом в дело вступили арбалетчики.
Фейерверков не ждали. Этих ждали. Время потратили все равно. Время и солдат. Неизвестный противник все же промахнулся. Он ждал, что людей де Рэ окажется меньше и что таять они будут быстрее. По засадам видно. По тому, сколько людей где оставлял. И с чем. Он ошибся — но потерь все равно было много, слишком.
Мы прорвемся, мы все-таки прорвемся через ворота. Да, мне бы лучше остаться здесь — но я должен вывести всех, кого смогу. Хотя бы треть или четверть от тех, кого сюда привел. Половину уже не получится… но потом — потом я съем сапоги де Рубо и сам надену веревку на шею у ближайшего дерева, потом — что угодно, но я должен вывести всех, кого смогу.
Засада возле ворот — вполне ожидаемое дело, это последний бой, тут — только пройти через марсельскую армию, прорваться, любой ценой, потому что выход уже — вот он, близко…
А выхода… нет. Там — нет. Там свалка. Там ни черта не разберешь… Кавалерия. Чья? Не наша же? Не противник, клубок, масса. Значит… выносить. Выбивать пробку. Все равно, кто. Все равно, почему. Если ловушка все же была не вполне ловушка и это какие-то марсельцы — Бог им судья, дуракам. Если свои — был же у них приказ… ну да, ну был, у тебя тоже был… — найду того, кто нарушил, и зарублю здесь же. Доберусь, достану.
Но той пробки — почти столько же, сколько нас. Вместе. В темноте не разглядишь, чьи — мало света, недостаточно, а после клятых фейерверков я в потемках вижу не лучше остальных. Кавалерия. Много. Слишком много, откуда ей здесь столько взяться?.. Прямо перед нами — пехота с алебардами, марсельцы… марсельцы уже по бокам и сзади, а вперед не прорваться, в этом месиве вязнет все… и это месиво — треть моего же полка… и я убью этого сопляка, я его порублю как… только бы мне до него добраться!..
Вперед — всем, чем есть, вперед. У тех, кто в первых рядах, шансов нет. Но это не важно, теперь не важно, если остальные пройдут, если хоть кто-нибудь пройдет… И протрубить общее отступление — вдруг наши в воротах все же поймут и хотя бы попробуют оторваться от противника… сигнал!
Наверное, кто-нибудь прошел бы. Наверное, кто-то даже прошел.
Господин полковник Габриэль граф де Рэ этого не увидел, как и не понял, чем был тяжелый предмет, ударивший его ровно по затылку.
Потом он очень удивится, что не оказался под копытами Шерла. Удивится… и будет весьма, весьма раздосадован.
Высокий человек протягивает ладонь к небу, ловя плотный летний свет. Вчера небо было затянуто серым и накрапывал мелкий и не по-летнему холодный дождь. А сегодня солнечно. Он смотрит на свет на ладони и начинает говорить. Громко и отчетливо, но без напряжения. И не переходя на крик. Пока.
— Часто, когда день ясен и над нами ярко светит солнце, возникает в небе тяжкая черная туча, которая затемняет лицо небес, и тенью своей отрезает путь солнечному свету, и плодит ужасные бури, и порождает великие молнии и ужасные громы, так что слабые души и нетвердые сердца впадают в страх и отчаяние, и не могут утешиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});