Шеф полиции взял протянутое ему вечное перо, открутил колпачок и тщательно осмотрел свое приобретение — надо же было проверить, сколько там действительно каратов, — а потом черкнул что-то на чистом листе бумаги.
Владек восторженно отметил:
— Вот видите — пишет!
— Ладно, ладно, у меня нет сомнений, что деньги завтра вы принесете. Что касается вас, мисс, надеюсь, что это был первый и последний подобный инцидент. Прошу вас засвидетельствовать господину барону наше почтение.
Хильда молча и немного сконфуженно кивнула, а полицейский снова принялся перелистывать швейцарский паспорт.
Владек подумал, что тот готов вернуть ему документ, и протянул за ним руку: авторучка «Монблан» с золотым (18 каратов!) пером казалась ему достаточно сильным аргументом. Но ошибся. Капитан решительно прикрыл паспорт ладонью.
— А как же мой паспорт? — приуныл арестованный.
— Как я уже сказал, он будет вам возвращен в надлежащем порядке. Вы свободны мистер… мистер…
— Вэн Сян! — сорвался в крик Владек, вскочил и сердито направился к двери.
— Эй, эй! А про меня ты что, забыл? — испуганно воскликнула Хильда, всего минутой раньше собиравшаяся героически отсидеть шесть суток в казематах шанхайской полиции.
Театрально вздохнув, он вернулся, схватил ее за руку и не особенно деликатно потащил за собой.
…Дожидаясь посланной за Хильдой служебной машины, они сидели прямо на тротуаре перед полицейским управлением. Она молчала, Владек раздраженно курил.
— Может, ты хоть теперь скажешь мне, кто ты такая? — вымолвил он, наконец.
— Я все та же, клянусь, кем была в Париже. Но вот обстоятельства очень, очень запутанные, Владек. Эта работа… она была моим единственным шансом уцелеть. Понимаешь?
— Нет. Даже не пытаюсь. Тебе гестапо платит?
— Боже мой, какие глупости!
— Ты же говорила, что ты еврейка? Почему же ты в таком фаворе у этих бандитов — нацистов?
— Если ты имеешь в виду барона, то он вовсе не бандит, а милый старичок, который оказал мне миллион услуг.
— Взамен… чего?
— Тебе китайский климат вредно действует на мозги! Перестань болтать глупости, ладно? Нигде в моих документах не написано, что отец с матерью были крещеными евреями. Я ведь тебе рассказывала, как из Браунфельдов мы превратились в Браунов. И как мне по чистой случайности удалось выбраться из Германии… как оказалось, только чтобы для того, чтобы влипнуть в эту авантюру! Ты что, забыл?
— Ничего я не забыл. Дальше-то что было?
— Тебе ли, швейцарцу этакому, не знать, что человек — это то, что написано в его паспорте? В кои веки раз мне улыбнулась фортуна, но рано или поздно везению всегда приходит конец. Я просто не знаю, когда… Поэтому все, что я тебе сказала, должно остаться строго между нами, Владек. Иначе мне несдобровать!
Он долго молчал, потом спросил:
— И это не ты выдала полиции мой парижский адрес?
— Господи, какая глупость! Нет! Нет, нет, и еще раз нет! Поверь мне!
— Рано мне пока тебе верить. Я все еще не знаю, кто ты такая на самом деле.
— Ну, а ты? Кто ты такой на самом деле?
— И я все тот же, кем был в Париже. Если ты еще помнишь.
— Помню. Ты был полиглотом, который вдруг бесследно исчез, никогда больше не дав о себе знать. Ты скрывался от полиции, из чего следует только один вывод: ты занимался чем-то противозаконным. Но чем именно, для меня загадка.
— Любопытно узнать, как ты пришла к своим выводам, если у меня всегда все было в законном порядке.
— Ох, ну что ты морочишь мне голову?! Чех, поляк, португалец. Теперь, оказывается, ты родился в Лозанне. Горжусь знакомством с почтенным швейцарцем, у которого все в законном порядке. Вероятно, ты скромный сыровар! Или часовщик? В любом случае, ни разу не преступил закона… Как бы не так! А я, дуреха, волочилась за тобой, как влюбленная по весне кошка!
Владек долго с мрачным видом молчал, а потом сердито ткнул в ее сторону пальцем и тоном обвинителя изрек:
— Если ты хочешь знать, я тоже был в тебя порядочно влюблен! Хочешь — верь, хочешь — нет!
Он сплюнул в уличную пыль и задумчиво растер плевок тяжелым военным ботинком.
— Ну, может, не по уши, но все-таки… даже думал о тебе, когда был уже не в Париже.
— А где?
— Где, где. Неважно. Важно, что послать тебе весточку я не мог — не было такой возможности. Да и куда ее слать, черт побери?! Я же не знал, где ты живешь.
— Зато теперь знаешь. Но ты, как я погляжу, уже не тот паренек, который швырялся туфлями с парижских мостов.
— Да и ты уже далеко не та девочка без гроша за душой, которую я там знал. Помню, как ты жевала багеты всухомятку… Кстати, как ты разрешила свои… еврейские проблемы? Ведь в убежище французы тебе отказали, так ведь? Как ты попала в Шанхай? Как стала секретаршей нациста?
— Больше, чем на три вопроса одновременно, не отвечаю. И не здесь, на этом тротуаре. И не сейчас. Если тебе интересно, всегда можешь мне позвонить. Почему-то мне кажется, что номер тебе отлично известен.
— Угадала. И я сотни раз снимал трубку, чтобы тебе позвонить, но потом клал ее обратно. А теперь уж точно позвоню: мне обязательно надо знать. Но не забывай, что ты моя должница: мало того, что из-за тебя я не только половину рабочего дня потерял, так еще и пятьдесят долларов пришлось выложить.
— А разве не сто?
— Пятьдесят с меня, пятьдесят с тебя.
— Ты взятку предложил, тебе ее и платить: в насаждении коррупции в Поднебесной империи я участия не принимаю! Впрочем, за шесть дней ареста, от которых ты меня избавил, могу дать один доллар. Шанхайский. И ни цента больше!
— Ах, так? А кто меня втянул в эту передрягу, разве не ты? На твоем месте я бы во имя Третьего рейха выложил все сто долларов.
— Так в чем же дело? Выкладывай на здоровье, я так и говорю! Если у тебя есть деньги, разумеется. Если нет — могу дать взаймы. Кстати, чем ты занимаешься в Шанхае? Только честно!
Он медлил с ответом, пытаясь убедительнее его сформулировать.
— В настоящее время я на вольных хлебах…
— Можно подумать, будто в Париже ты был сенатором. И давно ты здесь пасешься… на своих вольных хлебах?
— Три месяца. И уже знаю пять китайских слов.
— Одним словом, полиглот!
Хильда помолчала, задумчиво глядя на Владека, и, наконец, решилась:
— Знаешь, о чем спросила консьержка — ну, та толстуха, ты ее должен помнить, когда тебя арестовали? Поинтересовалась, ты, часом, не немецкий шпион?
— Вот это уж точно нет!
— Что не немецкий, я тебе верю на все сто процентов. Тут у меня нет ни малейших сомнений. И еще: я абсолютно точно знаю, что ты ни разу не сказал мне правды. Прошу тебя, когда твой швейцарский период подойдет к концу, не пытайся меня убедить, что ты — сенегалец на вольных хлебах… Кстати, я всегда считала, что швейцарских сыроваров нельзя выпускать в широкий мир без обязательного курса хороших манер. Мог бы, к примеру, предложить даме сигарету.
Владек поспешил выудить из карманов своей рубашки мятую пачку.
Хильда с недоумением уставилась на сигарету, наполовину набитую табаком, и тут же испуганно отпрянула, когда из солдатской зажигалки вырвался длиннющий язык пламени.
— Ну и аппарат! В военное время вполне может послужить огнеметом.
— Да? — рассеянно отозвался Владек и вдруг ни с того, ни с сего спросил: — А что за человек твой барон?
— А в чем дело? И ты, что ли, начитался глупостей в газетах?
— Меня ваши шуры-муры не интересуют… Ты мне вот что скажи: делится ли он с тобой своими взглядами, например, на… некоего Адольфа Шикльгрубера, более известного под именем Гитлер? Делится он с тобой такими вещами, или нет?
— С какой стати ему вступать в такие беседы со своей секретаршей? И почему тебя это интересует? Может, ты сам хочешь что-то рассказать мне о бароне? Вряд ли ты сможешь меня удивить — я знаю о нем все… или почти все.
— Ты уверена? — с отсутствующим видом пробормотал Владек. Явно, мысленно он был далеко отсюда. А потом махнул рукой: — Забудь. Не имеет значения.
— А вот и машина! Извини, что втравила тебя в историю, Вэн Сян. Ты и представить себе не можешь, как я все же рада, что снова на тебя наткнулась… Ты ведь позвонишь, правда? Пожалуйста, позвони!
Она попыталась чмокнуть его в небритую щеку, но Владек увернулся.
Перед ними остановился черный опель с немецким флажком на правом крыле — персональный автомобиль его превосходительства барона фон Дамбаха.
…Зажав в зубах сигарету и прищурив один глаз от едкого дыма, Владек смотрел вслед черному лимузину, пока тот не скрылся в потоке рикш, велосипедов и автобусов.
Постовой у входа в полицейское управление осклабился и сказал:
— Этот леди красив, очень красив леди! Йес-йес!
38
Многозначительно взглянув на ручные часики, секретарша лорда Уошборна с нескрываемым изумлением рассматривала стоявшего перед ней мужчину в военной рубахе с распахнутым воротом и огромных, как ладьи, солдатских ботинках.