Пчёла оказался проворнее, перехватил за плечи. Сжал пальцы на выступах рук чуть сильнее, чем то требовалось, и Анна всё-таки подняла на него глаза. Мокрые.
Князевой стало вдруг омерзительно от самой себя. Отвратительно стыдно за слабость, какую скрыть не смогла, за ужасный самоконтроль, за глупость. Сердце то сжималось до маленькой горошинки, в грудной клетке теряющейся, то из-под рёбер вытесняло остальные органы, когда Аня увидела во взоре напротив переживания, волнующие сильнее шторма, бушующего в море.
Пульс каждым сокращением чуть ли не барабаном ударял по ярёмной вене, напоминая периодичностью, точностью своей секунды до взрыва бомбы. У Пчёлы пальцы чуть не онемели, когда он руки потянул к Аниному лицу, гладя щёки под глазами.
Вровень там гладил, где слёзы побежать могли через минуту-другую.
Анна тогда выпалила разом, не в состоянии долго слов подбирать:
— Ко мне с-сегодня человек приходил. Бек.
Вите этого хватило, чтобы всё понять. Картина за миг воедино собралась, и перед лицом Пчёлы будто энергостанция взорвалась, ослепляя за миг.
Он Бека знал. Мужчина серьёзный, Пчёлкин даже не думал уменьшать его значимости в структуре криминальной Москвы. Имея хорошую крышу в МВД, отмазывающую его от последствий любого финта, Бек за полтора года стал одним из основных наркодилеров столицы. Частенько он вопросы все решал лишь силой, отчего тех, кого за стол переговоров приглашал, можно было по праву назвать особенными.
Белый под прессом серьёзным был, Витя знал это. Перед всей бригадой с недавних пор, с прилёта Фарика вопрос стоял, что делать с каналами, по которым до конца девяносто второго года таджики толкали дурь. Джураев уверял Саню, что Белого решать приедут родные Фархада, если поставки не возобновятся — потому, что не собирались оставаться без прибыли, какую в Москве получали.
Но и Беку дорогу переходить было вполне опасно; второй штурм от «маски-шоу» бригада могла не выдержать.
И Бек понимал явно влияние своё. Злился, что Саня всё рассуждал что-то, что думал над прикрытием каналов Фархада, и решил, видимо, с тыла зайти.
Через двоюродную сестру Белова, через избранницу Витину действовать решил.
Кости грудины от одного вздоха сломались, раскрошились в злобе, какой стало мало места в теле Пчёлкина.
Анна всё увидела на лице Вити, на котором прочла за секунды чуть ли не тысячи мыслей. Стало вдруг смешно, но Князева сдержалась, чтобы не захохотать. Не сейчас, не сейчас… Она только, предугадав вопросы Пчёлы, какие он отчего-то не задавал, объяснилась голосом, какой, к собственному удивлению, не дрожал, а лишь сырел с каждым словом:
— Они меня у Вагнера в кабинете увидели. Ещё первого числа, когда меня на место Сухоруковой поставили. И, видно, справки навели… За сутки.
Пчёлкин выдохнул; кости продолжали хрустеть. Он поджал челюсти с силой такой, что зубы пронзило тупой болью, и провел руками по плечам Аниным. Хотя, и к чему Князевой сейчас эта ласка?..
Прошёл миг, прежде чем Витя понял, что успокоить поглаживаниями этими пытался не только Аню. Самого себя пытался утихомирить. Но и то, и то ему давалось откровенно хреново.
Она в такой же судороге перевела дыхание и продолжила:
— Пришли. Расселись. Языками трепали, нервы пытались мне помотать. И имя моё назвали, и про вас сказали с Сашей… А потом сказали Белому передать, чтоб он не смел с Фархадом дела иметь.
Осознание с каждой фразой становилось всё более и более явным, отчего и становилось болезным. Он всё понимал. Всё…
Пчёлкин чувствовал себя беспомощным. Будто у него руки были сломаны, прооперированы, но по итогу всех этих медико-садистских махинаций всё равно оказались ампутированы. Он на Анну только смотрел, которая ни то в пустоту глядела, ни то прямо в зрачки Вите заглядывала.
С влагой в глазах она казалась ему великомученицей, с лица которой можно было бы если не иконы писать, то самые душераздирающие картины так точно.
— Сказали, что со мной будут разбираться, а не с Сашей, если наркотики через Джураева пойдут.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тогда что-то в Вите натянулось леской, колючей проволокой, какую можно было сравнить с ниткой перед порогом, целостность которой полностью влияет на взрыв подвешенной к двери бомбы.
Отвратительное осознание подобралось слишком близко. Его всего сжало. Сжало невидимыми руками шею, череп, рёбра, руки, не позволяя даже в кулак ладонь собрать.
— Что они тебе сказали?
Аня подняла взгляд, что после каждой фразы в слабости опускался ниже глаз Вити. А потом на выдохе слёзном сказала, переступая через страх, но этим же сразу и попадая в другой капкан:
— Что накачают меня героином и пустят по кругу. У тебя на глазах. Толпой.
И он взорвался. Пчёла посмотрел на Анну, а сам чувствовал, как в такт мерзким картинам, какие сами по себе рисовались, в глазах лопались капилляры, наливая белок кровью. Застучало в висках что-то, пытающееся вырваться на волю самой искренней яростью, какая, вероятно, последствиями своими напугала бы самого бригадира.
Накачают героином? Пустят по кругу? У него на глазах? И это они посмели сказать его женщине?!
«Порву суку! Заживо, блять, урою гада!!!»
Князева вздрогнула в ладонях мужчины ни то от взгляда его, ни то от мыслей Вити, до которых больным от страха умом Анна сумела дойти. Она всхлипом мокрым перевела дыхание, опустила голову вниз, не чувствуя расслабления от того, что рассказала, выполнила данное Беку обещание передать всё.
Девушка в каком-то смирении поджимала губы, в ответ глаз не поднимала. Только кивала, как в понимании, смирении. И оттого сердце рвалось – по швам, с треском. Представил отчего-то, что Аня ощущала, когда услышала угрозу в первый раз.
В лёгких вместо воздуха оказалась копоть.
Пчёлкин не знал, что сказать мог. Хотелось скрежетать зубами.
А что мог сказать?! Что ему жаль? Что он такого больше не допустит, охрану к ней приставит, да такую, что чуть ли не взглядом убить любого сможет? Херня всё!!! Что сейчас-то толку обещаний давать?! Сейчас-то Ане какая разница до всего этого, когда её уже наркоша конченный прессанул с компанией своей?!
— Мать твою, — только выдохнуть смог, и сразу же захотелось кулаком дать по стене. Так, чтоб костяшки себе все обнажить, а зелёные обои, цвет которых успокаивать должен был, кровью с кулака измазать — вот как сильно бестолковость своя, беспомощность душили.
Анна вдруг усмехнулась и сказала пустым голосом, не вяжущимся совершенно с тряской в ладонях и коленях, Пчёле кровь заменила на кислоту.
— Про мать не говорили. Про отца сказали.
Мощными частыми ударами било что-то в грудину. Только через секунды некоторые Витя понял, что так его пульс отдавал в тело — будто думал мышцы разорвать.
«Вот же суки!..»
Игоря Князева Аня помнила по рассказам покойного крестного, который, несмотря на извечные указы Екатерины Андреевны лишний раз отца девушки не упоминать, много ей про папу говорил. Про молодость их, про памятные путешествия автостопом в соседние республики, про характер Игоря, про работу его, какая по итогу и свела лейтенанта в могилу.
Штурм квартиры на Братеевской, использующейся нелегалами с Грузинской ССР в качестве борделя, стал последним вызовом, на который отправился Игорь Князев. Он «пером» под рёбра получил от сутенёра, — какого-то там «…швили» другие милиционеры на лестничной клетке догнали-таки, — но на ноги Князев подняться не смог.
Умер. Нож пробил лёгкое, отчего лейтенант кровью захлебнулся.
Анна отца редко старалась вспоминать. Разговоры об Игоре Станиславовиче Князеве были раной на сердце девушки, и она, рана эта, не затягивалась десятилетиями. Шрам расходился, только кто упоминал про папу ей.
Она себя пересилила, Пчёле про отца буквально недавно, полгода назад рассказала — вот как редко и мало говорила о нём. Витя понял, почему — всё-таки, не совсем идиот.
И Бек, видимо, тоже знал, на что давить надо было, чтоб Князеву надломить.
Аня подняла глаза. Будучи сырыми, они ловили на себе свет от люстры, отражали его так, что Пчёлкин зрачков её толком не видел. Всё отсвечивало, как солнце отражалось от битого стекла.