Русин подозрительно оглянулся, шаря подозрительным и опасливым взглядом по жилищу. Черной кошки, совы, или ворона, необходимых, как известно, всякому колдуну, не было. Зато, приглядевшись, Матвей заметил в углу нечто другое, пожалуй что и похуже. В сплетенной из лозняка большой клетке на подстилке из волглой травы восседала громадная жаба – раза в два больше обычной, да еще какая-то бледная (не иначе – от старости) будто свежий утопленник.
Матвея передернуло от отвращения. И он мог бы поклясться, что заметившая это старуха довольно улыбнулась. А жаба, будто почувствовав присутствие чужаков недовольно каркнула совсем даже не по жабьи, и вылупила бессмысленные глазищи. Русин перекрестился, краем глаза заметив саркастический взгляд Владислава.
От старухи изрядно воняло, словно она не мылась целый год. Да и выглядела она, подстать закоренелой ведьме. Длинные, нечесаные волосы – редкие и сальные – неопределенного, пегого цвета, неровными прядками спадали на согбенные плечи, лицо ее было похоже на степную почву во время засухи, все сморщенное, высохшее, пропаханное уродливыми бороздами.
Кожа свисала со щек смятым желтым пергаментом. На этом лике совсем уж гнусно выглядел длинный и крючковатый, со вдавленным на переносице хрящом нос, и провалившийся беззубый рот.
Матвей невольно отвел взор, вновь, внутренне поежившись, огляделся. Место, где им предстояло провести эту ночь, вызывало брезгливость не только у русина, несколько последних месяцев жившего при королевском дворе в Буде, но даже у видавшего виды силезца.
– Ты вот что, бабка, – заявил Владислав, бесцеремонно устраиваясь на лежанке, сразу после того как хозяйка, что-то бормоча под нос, заперла на тяжелый, грубой ковки крюк входную дверь, – а подай-ка ты нам пожрать, что у тебя есть. Да побольше, мы проголодались, – зычным басом требовал он.
Старуха злобно скривилась. Но видно сообразив, что незваные гости, злись не злись, никуда не исчезнут, а вот обидеть в случае чего смогут ох как круто, молча кивнув, ушла за ивовую перегородку, где должно быть, хранились ее запасы… Владислав, встав, последовал за ней.
– Еще подашь вяленую мертвечину, с тебя станется! – гоготнул он.
С философским спокойствием на лице старуха поставила на грязном столе закупоренный жбан с пивом, кусок старого копченого сала и полкаравая грубого землистого хлеба.
– Всё, что есть, гости дорогие, – пробормотала она. Маленькие блестящие глаза злобно сверкнули из-под кустистых, похожих на кабанью щетину, бровей.
Матвей присел в уголке, не зная, как себя вести и старательно гася некое сочувствие к хозяйке. Обстановка этого дома, да еще замечание Владиславу о мертвечине отбили у него всякий аппетит, да и трапеза на столе не выглядела слишком привлекательно.
А силезцу видать, все нипочем – довольно отломил кусок хлеба, накромсал сала и, показывая волчий аппетит начал методично уминать. На злобные взгляды хозяйки отвечал полуоскалом-полуулыбкой, не переставая жевать.
– Вот чего я не пойму, и никогда не разумел этого, бабуся, – наконец, утолив первый голод, высказался Владислав, довольно погладив живот. – Ведь сколько вас, ведьм, не жгли, а всё не убавляется! Да и что еще удивительно: сколько помню, на костер тащили-то все больше молоденьких, а ведьмы – старухи, как на подбор. И откуда, интересно, вы беретесь? Или и впрямь черт вас из-под хвоста выбрасывает? Матвей, в краях которого упомянутый способ борьбы с колдунами был весьма мало распространен, только пожал про себя плечами.
Бабка, всплеснула руками, обескуражено вздохнула.
– Ах… что вы говорите про бедную старушку! Сам здешний священник пользовался, по милости своей, моими травами.
– Да ну, – нарочито изумился Владислав. – И зачем же? Дядюшку богатого на тот свет спровадить надо было, или девку приворожить? – он, не дождавшись ответа, загоготал, при этом меняясь буквально на глазах.
Вокруг Владислава словно сгустилась аура темной и жестокой силы. Плечи его налились свинцовой тяжестью, жилы, оплетавшие толстые запястья, угрожающе набухли. Запавшие глаза, казавшиеся черными провалами прямо и глухо смотрели из под мохнатых бровей.
Должно быть, именно таким был его товарищ, в годы расцвета своей карьеры грабителя с большой дороги.
Со смутной тревогой русин подумал, что в рукопашной схватке, не особенно много бы было шансов у него, устоять против силезца…
– Эх, добрый человек, – внезапно совсем другим тоном проскрипела старуха. – Каждый добывает серебро так, как умеет. И ты, – она противно хихикнула, – небось тоже не просто так по лесу ночью шатаешься?
– Хм… серебро… И на что оно тебе? Никак, на гроб дубовый копишь? – не растерялся Владислав.
– Она, должно быть, думает, что за деньги в аду напиться можно, – мрачно проговорил Матвей из своего угла. Старуха с некоторым изумлением покосилась на него. Похоже, она сперва сочла его кем-то вроде сторожевого пса при строгом хозяине, которому самой природой разговаривать не положено.
И вдруг вновь тихо, и как-то особенно мерзко, захихикала
– И вовсе нет, гости дорогие, оно мне для другого надобно. Я, добрые люди, хоть и стара уже, но каюсь, люблю мужскую плоть, и в соседнем селе как раз живет парень, который за серебряную монету готов доставить старушке такое маленькое удовольствие.
Матвея уже в который раз за вечер передернуло от отвращения.
– Попадись этот твой ухажер мне, я бы ему за этакое урезал бы срам, вместе с яйцами, под корень, – сообщил Владислав, сплюнув в очаг.
Та в ответ широко осклабилась, обнажив гнилые черные зубы.
Владислав меж тем продолжал разговор.
– Вот, например, зачем тебе эта травка? – Привстав, он снял со стены пучок невзрачных стебельков. – Скажешь, крыс морить? Или, думаешь, я не знаю, что это такое?
– Не только крыс, – гаденько усмехнулась старуха, – не только… Можно крыс, а можно и… и гостей незваных…
В этот момент из угла противно квакнуло. Путники дернулись как под кнутом, и тотчас уставились на огромную жабу.
– А это что за уродство? – вопросил Владислав. Он словно только сейчас заметил ее, и теперь изучал ее с нескрываемым отвращением и вместе с тем с любопытством.
– Это моя помощница, можно сказать. Лучше всякой кошечки, а какая ласковая! – пробормотала старуха. Я ее Агатой зову. Не обижай ее, добрый человек!
Старуха подковыляла к клетке, приоткрыв дверцу, погладила ее по уродливой, в огромных бородавках, голове. Жаба утробно квакнула, закатив вылупленные глаза.
Владислав нехорошо усмехнулся. Если бы Матвей увидел сейчас его глаза, то мгновенно бы прочел по ним все дальнейшие действия силезца. Но тот стоял как раз к нему спиной, загораживая от Матвея почти всю хижину.