Томка Беляева, закатав рукава кителя, в белых поливинилхлоридных перчатках орудовала над ранеными, пытаясь за максимально короткий срок стабилизировать наиболее тяжёлых и не дать пострадавшим с ранениями средней тяжести скатиться до «тяжёлого» состояния. Ожидаемо, одного военврача не хватало: раненых была полная дюжина. Кого-то уже перевязали. Кто-то перетягивал себя сам. Кто мог – уже упоролся промедолом из аптечки и лежал, развалившись, блаженно щурясь на солнышке и получая удовольствие. Надеюсь, с дозировкой обезболивающего не переборщили?
Полковник Мигунов стоял на небольшом пригорке бруствера и отсутствующим взглядом смотрел в сторону подлеска, откуда наступали люсианцы. Первый порыв – предъявить офицеру за естественный отбор и отсутствие ума – был подавлен так же скоро, как и возник. Местоположение офицера прикрывали три бойца, чьи автоматы были оснащены тепловизионными прицелами. Ребята прочёсывали «теплаками» подлесок на предмет движения и искали вероятного супостата. Внезапной атаки можно не опасаться.
– Палыч, – позвал я Мигунова. – Не в курсе, что за на хер? Откуда детский сад и штаны на лямках?
Полковник молча и безучастно смотрел в сторону подлеска.
– Веришь или нет, – медленно проронил он в ответ. – Но этот вопрос меня самого сейчас интересует.
Надеюсь, мы сейчас об одном и том же говорим?
Сомнения на этот счёт решил развеять собеседник.
– Дистанция – сто метров, – произнёс он. – Цель – групповая, ростовая. Условия освещения практически идеальные, позиции – лучше не придумаешь. Соотношение наступавших к оборонявшимся для нас лучше, чем в любом учебнике сержанта. Ладно, потери… не бывает войн без потерь. Но расход боекомплекта… «Стенка на стенку» буквально один к одному. Но как на такой дистанции можно промахнуться? Это не вчерашние призывники. Тут нет никого младше лейтенанта. Все с опытом. Но пока прочухали, что к чему…
– Сбитые прицелы? – процедил я. – Ещё диверсия? На этапе подготовки и снабжения? Не многовато ли «кротов» на нашу голову?
Палыч повернулся ко мне и полоснул по мне тяжёлым взглядом.
– Нет, «Рассвет», – холодно изрёк он. – Это не диверсия. Оружие мы пристреливали сами и лично. Это клиническая тупость.
«Сбитые прицелы – не диверсия»? Тогда что?
Сначала даже не понял, что имел ввиду собеседник. Зато потом как понял…
Ну, да. Просчёт. Ценой в несколько жизней. Но винить ли в этом офицера? Он – не всемогущ, аки Господь Бог Саваоф. Предусмотреть всё и вся не может, хоть и должен. Он – такой же человек, как и мы все. Увы и ах.
Оружие при отправке мы действительно получали сами. Под роспись. Каждый конкретный пистолет, автомат и пулемёт были закреплены за конкретными бойцами по номерам. К нормальному бою приводили собственноручно, особенно снайперы. Получали патроны на полигоне и пристреливали оружие, подгоняя прицелы. И открытые механические прицельные приспособления, и оптические. Подозревать отправляющихся в неизвестность в хтонической лени и неописуемой тяге к самоубийству оснований нет. Любому, кто различает пулю и дулю, очевидно, что от состояния оружия зависит жизнь владельца. В некоторых случаях – успех целой операции. Сильно сомневаюсь, что наши пристреливали стволы спустя рукава.
Ни на «Колыбели зла», ни на «Авроре», ни на планете у нас не было комнаты хранения оружия и дежурного по ней. С самого момента убытия с Земли всё оружие находилось на руках у бойцов. Соответственно, завладеть им для совершения каких-то несанкционированных мероприятий никто не мог. По крайней мере, всем сразу. Значит, бойцы отвечают за сохранность вверенного им оружия и его техническое состояние.
Патроны нам выдавали те же, которыми мы приводились к нормальному бою. Тот же производитель (завод), тот же вес пули, тот же тип, та же марка пороха и навеска. Как следствие, одна и та же баллистика. Даже, если вес пуль разный, при калибрах 5.45х39 и 7.62х39 разница траекторий и средняя точка попаданий не выйдет за пределы грудной мишени на дальности в 100-150 метров. Во всяком случае, при исправном стрелковом комплексе.
А, раз так… Если сохраняется система «оружие-патрон-стрелок-прицел», и все бойцы разом не разучились стрелять, остаётся только одна переменная, которая затесалась в это устоявшееся уравнение.
Небесное тело.
Ещё при первичной разведке мы выяснили, что эта планета является землеподобной и выглядит её очень похожей углеродной копией. Жидкая вода, прозрачная атмосфера, твёрдый грунт. Но есть одно «но». Планета имеет меньшую, по сравнению с Землёй, массу, и, как следствие, обладает меньшей гравитацией. А сила тяжести на планете – одно из многого, что влияет на траекторию полёта пули, выпущенной из огнестрельного оружия. Пусть разница в силе тяжести меньше буквально на несколько процентов и даже не ощущается человеком. Поверьте: пуле хватит и этого. Я даже знаю, куда конкретно промахивались наши: стволы поголовно «высили». Меньшая масса планеты, меньшая сила тяжести, меньше падение пули на дистанции, выше превышение траектории, больше возвышение линии бросания пули над линией прицеливания. Точка.
Кто такое мог предугадать? Технически говоря, полковник Мигунов, как ответственный за подготовку личного состава. Но если вспомним, сколько на него свалилось за эти недели… Его уже за одно только то стоит носить на руках, что он дал команду сразу начать окапываться. Если бы не его команда возводить вокруг лагеря укрепрайон, потерь было бы намного больше. Вплоть до фатальных.
– Этого нельзя было предугадать, – произнёс я, пытаясь успокоить офицера.
А самому аж противно стало оттого, насколько фальшивым прозвучал мой голос.
Нельзя предугадать? Тут два, мать твою, специалиста, для которых эта азбучная истина очевидна, как дважды два. Один – убелённый сединой полковник, ветеран, участник нескольких кампаний, в том числе на других планетах в пределах Млечного Пути. Другой – слесарь, между прочим, оружейник, тоже не первый раз вышедший в космос. Я понадеялся, что настолько очевидные вещи, как пристрелка огнестрельного оружия на новом небесном теле, должны лежать на поверхности, и не стал напоминать об этом Мигунову. Мигунов же… то ли забыл, то ли посчитал, что разница в средних точках попаданий будет настолько незначительной, что этим можно пренебречь. По итогу получилось, что можно пренебречь жизнями бойцов.
Офицер посмотрел на меня немигающим взором.
– Сам догадаешься, что делать или тебе подсказать?
– Только не пытайся застрелиться, – предупредил я. – Всё равно не поможет.
Я с Мигуновым всего несколько недель. Что он за крендель – знать не знаю. Может, действительно, сейчас взвалит на себя всё бремя ответственности за оплошность и застрелится, оставив нас разгребать всё это дерьмо. Надеюсь, ему хватит самообладания не заниматься такой ерундистикой.
Тем паче, что это действительно не поможет. Не прошло и нескольких часов с момента нашего возвращения: я привёз на внешней подвеске снятый с флагмана люсианцев саркофаг гоа`улдов. Устройство ещё в незапамятные времена было скопировано ими с прототипа Древних. Артефакт последних обладал буквально сказочными и фантастическими лечебными свойствами, до невероятных высот подстёгивая регенеративные способности организма. На малых режимах мощности всё ограничивалось излечением сравнительно лёгких травм и повреждений. Кожные покровы, небольшие инфекции, кровоизлияния, поражения мягких тканей. Более мощные режимы были способны сращивать переломанные кости и приживлять ампутированные конечности. В особо тяжёлых случаях можно было говорить о возвращении к жизни погибших в относительно недавнем прошлом. Был, правда, ряд ограничений, связанный с целостностью тела: без мозга или половины внутренних органов пустую оболочку не оживишь. Но погибший от болевого шока или кровопотери действительно мог рассчитывать на условное «воскрешение» (коль раз уж в земной медицине нет более уместного термина для этого явления), если тело ещё не подверглось трупному разложению или его не разорвало на мине.