Читать интересную книгу Собрание сочинений. Том 2. Мифы - Генрих Вениаминович Сапгир

Сент-Экзюпери!

…Но мы уже в Москве, по главной улице которой только что прошла праздничная демонстрация (она же «Парад идиотов»), а в квартире главного героя вместо ожидаемой Афродиты оказались «пьяная Нинка и чех» – правда, в виде утешения, с дефицитной польскою водкой в руке. Два мира, два мифа окончательно сошлись, соединились. И начались новые, теперь уже в полном смысле слова «московские мифы»: о себе самом, друзьях, подругах (ими переполнены стихи и мемуары поэта), об обитающих на соседних улицах художниках (о них в основном поэмы Сапгира, тоже вошедшие в этот том). Только вместо Зевса теперь – Сапгир (поэт часто называет себя по фамилии, благо, она редкая), вместо Юпитера – Игорь Холин, вместо Афродиты – Кира Сапгир.

Таким образом, биографический автор у Сапгира нередко выступает как герой произведений. Например, в стихотворении «Кира и гашиш» он увиден глазами наблюдателя веселого переполоха в мире богемы, где все персонажи называются своими собственными именами:

Схватили вора.

Бьют Сапгира.

В стихотворении «Два поэта» (другое его название «Шкура») действия и рассуждения реальных поэтов-друзей тоже описаны глазами постороннего наблюдателя:

На дороге

Волочится воловья шкура.

В овраге

Лежит ободранная туша,

Ноги кверху задраны,

На осине голова.

Глазеет бритая сова.

К реке идет Сапгир и Холин.

Смеется филин

Над простофилями.

Овечья шкура удаляется,

Под ней лопатки

Выделяются,

Четыре палки

Передвигаются.

Поэт Холин заявил:

«У меня возникло подозрение,

Что это – обман зрения».

Но по мнению Сапгира,

Эта шкура

Не собачья,

Это человечья

Кожа, из которой шьют перчатки,

На пятки ставят заплатки,

Вьют спирали

На электроплитки;

Пергамент, на котором

Вырубают правила морали

Топором!..

В стихотворении «Утро Игоря Холина» к двум поэтам добавляется еще один персонаж:

<…>

Открылась дверь

Вошел Сапгир.

Индус приветствует приятеля:

– Здорово!

Сапгир, полюбуйся, как Ева

Красива!

У бедняжки

Груди —

Пушки.

Гляди,

Какая линия бедра

У ней в седьмом часу утра. —

Сапгир глядит,

Как троглодит.

Он

Поражен.

Мелькнул за углом…

Бежит в магазин…

Между тем

Игорь и Ева занялись тем,

Чем занимался с Евой

Адам.

Вернулся Сапгир, потрясает

Белоголовой

Бутылью.

Холин и Ева потрясают

Постелью.

Сапгира это потрясает!

Стекла окон сотрясает

Экскаватор.

– Тар!

– Тор!

Таратор!

Ева говорит: – Кошмар!

Холин: – Моя поэма.

Ева говорит: – Мама!

Исчерпана тема.

Холин зевает.

Сапгир выпивает.

Ева

Не говорит ни слова.

В последний раз Сапгир как герой появляется в его стихотворении «Март»: теперь он уже умер.

…

Воздух стал нежней

И чище.

Люди умирают чаще.

Во дворе больницы

Радуются

Птицы.

Сапгир чирикает,

Танцует, прыгает.

Ведет себя развязно

Пустая оболочка.

К ноге привязана

Дощечка.

Вы догадались.

Сапгир, конечно, умер давно.

Вы тоже веселились,

Пили вино.

Вдруг

Чашка выпала из рук.

Плывете в незнакомый мир.

Впереди плывет Сапгир.

Автор нередко выступает в качестве персонажа и в других книгах Сапгира. Например, в сонете «Муза» – правда, теперь в скобках, как своего рода двойник лирического повествователя:

Появилась из‐за края скалы на дороге

В чем-то белом подобно тунике. Соски едва

Обозначены, худые колени. В тени лица —

Светлые глаза еще светлей. Миловидность

Юной некрасивости; козья мордашка

Усмешка – быстрый язычок – еле уловимое

Движенье ящерицы. Массив Карадага

Высвечен голубизной. Отрок. Лаванда. Рыба.

И как в начале – в музыке и сини

С пучком колючек воронцев полыни

Она прошла ничем не выражая

Божественного отвращенья к миру

И было мне дано (ему – Сапгиру)

Понять что муза не моя – чужая.

Далее, в книге 1994 г. «Собака между бежит деревьев» находим стихотворение «Скорее это театр: один играет двоих», в котором появляется актуальная для прозы поэта тема двойничества: «хватит вам два Сапгира», плавно перетекающая в следующий текст – «Часто окликают из параллельных миров»: «„Генрих! Генрих!“ – резко оборачиваюсь / „возвращайся во время!“».

Но об этом позднее, а пока о мифе, нередко сплавленном у Сапгира с мистификацией. Первой собственно мистификационной книгой Сапгира можно назвать «Терцихи Генриха Буфарева» (1987), в которых повествование ведется от лица персонажа-маски, своего рода упрощенного двойника автора. Характерно, что его имя вынесено в заглавие в родительном падеже, что сразу создает определенную двусмысленность. Выдуманный уральский (то есть находящийся в заведомо ином, чем настоящий автор, пространстве) поэт, от лица которого идет повествование в этой книге, – еще один отчужденный от субъекта голос Сапгира, который появляется в самом начале книги.

Генриха Буфарева я знаю давно, потому что я его придумал. Он мой тезка и мой двойник. Он живет на Урале. Он пишет стихи. Как всякий советский человек, бывает в Москве и на Кавказе.

Генрих Буфарев… Однажды он вошел ко мне, не постучав

…

– Пространство – транс, а время – мера, – раздумчиво произнес выдуманный Буфарев, и я ощутил в своей ладони его небольшую сухую горячую руку.

Генрих Сапгир. Москва. 1989

Затем от лица Буфарева, выдуманность которого, как мы видели, сразу заявлена во вступлении к книге, ведется повествование в двух десятках длинных нарративных текстов, рассказывающих об «идиотизме провинциальной жизни» в России 1980‐х гг. Отношения автора и лирического субъекта и здесь подчеркнуто двойственные: Буфарев и Сапгир (автор называет себя по фамилии, особо оговаривая, что у них с двойником – одинаковые имена) то вступают в прямую беседу, то сливаются в синтетическом образе повествователя. При этом, несмотря на выдуманность, Буфарев оказывается обладателем вполне ощутимой тактильно «небольшой сухой горячей руки».

Важнейшим языковым новаторством в «Терцихах» оказываются окказиональные слова-«кентавры», которые поэт создает – чаще всего для однократного употребления – из двух или более разных слов и которые в результате суммируют в себе их семантику. Такая