приказал двум агентам отвести маленького старичка куда следует.
Затем я поднялся на шестой этаж в комнату Альома, где нашел человека лет пятидесяти, слегка сгорбленного, с проседью в волосах и закутанного в широкий сюртук, скрывавший его убогое белье.
Спустя несколько минут к Альому забрел один бывший актер какого-то загородного театра и был очень неприятно поражен, когда мои агенты схватили его за шиворот на пороге комнаты его друга. Кстати, и у этого жреца искусства оказалось в кармане несколько драгоценностей, украденных у маркиза Панисс-Пасси.
Я не имел времени снимать подробных допросов со всех арестованных и продолжал свое турне. Я побывал на бульваре Клиши, на Шатиольской дороге, в Сент-Уане, в Венсене, впрочем, всего и не перечесть!..
Кажется, даже в моей беспокойной службе редко выдавался такой отменно хлопотливый день. До вечера я совершил 24 ареста.
В неводе, закинутом в парижскую преступную среду, оказался самый пестрый и разношерстный улов. Здесь были продажные женщины, профессиональные воры и всякий сброд.
Вечером, когда Альом был приведен в мой кабинет, где находился уже господин Атален, он ни на одну минуту не отрицал своей вины.
Это был профессиональный вор, очень не глупый и не обольщавший себя никакими иллюзиями насчет своего положения. Он признался, что настоящее его имя Тажан и что большую часть жизни он провел в тюрьмах. Недавно он вышел из Клерво, где отбыл десятилетнее заключение. Там он сблизился с некоторыми другими заключенными, из которых потом, по выходе на свободу, составил свою шайку.
Наконец, у него были найдены вещи и белье из дома Панисс, а также куски материй из одного магазина шелковых тканей, ограбленного его шайкой уже после их знаменитых похождений на улице Монсо.
Но если Тажан-Альом сделал полное признание во всем, касавшемся его лично, то он наотрез отказался выдать своих сообщников, и в этом пункте его упорство было непреклонно. Он рассказал мне один из тех бессмысленных романов, которые при всей их неправдоподобности все-таки иногда стесняют дальнейшие розыски правосудия.
Он сказал нам, что два каких-то человека, Жюло и Амедей, — хотя настоящих их имен он не знает, — назначили ему свидание близ Дворца промышленности 27 января, на 4½ часа пополудни. Он пришел в назначенное место, и незнакомцы предложили ему принять участие в выгодном деле, он согласился.
Немного погодя пришел третий субъект, также совершенно ему неизвестный, и все четверо направились на улицу Монсо к барскому особняку маркиза Панисс-Пасси.
Там Амедей и Жюло вошли первые, а Тажан и неизвестный последовали за ними, и Тажан, облачившись в передник и колпак привратника, остался охранять вход в отель, тем временем как товарищи оперировали наверху. В исходе десятого часа вечера, рассказывал далее наш пленник, Амедей пошел нанять извозчиков, а он, Тажан, освещал путь товарищам, когда они спускались с лестницы и укладывали в экипажи похищенные вещи.
Наконец, Тажан ушел одним из последних, было около полуночи, и Жюло уже на другой день принес ему долю добычи.
Нечего было надеяться узнать от него больше, так как последний принцип чести, сохранившийся у этого отверженного, запрещает ему выдавать товарищей.
Но одновременно с ним я арестовал целый ассортимент его сообщников и сбытчиков краденых вещей, а эти люди оказались немножко болтливее.
Понятно, и в этой шайке был свой предводитель, которого звали Красавцем Полем. Этот молодец был на содержании у одной балетной звездочки из «Мулен Руж».
Танцовщица вместе со всей почтенной компанией попала к нам под арест, но я очень скоро убедился, что она ровно ничего не знает о похождениях своего друга сердца, и отпустил ее на свободу.
Как не лишенную интереса черту своеобразных нравов, я приведу здесь сохранившийся в моих бумагах рассказ, записанный одним журналистом со слов этой бедной маленькой балерины. Он так типичен, что я воспроизвожу его целиком, сохраняя по возможности специфический бульварный жаргон.
«Ну, довольно с меня таких мужчин! Как, право, мы, женщины, глупы! Нужно же мне было впутаться в такую историю… Я честная девушка, меня знают! Правда, я кучу, но я никогда никого не обокрала.
Пять месяцев тому назад это началось с пустяков. Вы знаете, что значит быть одинокой, а этот мальчик был так мил, так ласков, он мне понравился…
Тогда, известное дело, он стал мне рассказывать, что он без места, должен еще содержать мать и очень нуждается. Я уже знаю, что это такое, мне самой приходится помогать моим родителям, но я скорее с голоду околею, чем допущу их нуждаться.
Мне стало жаль его, и я начала давать ему деньги, когда луидор, когда десять франков, иногда даже меньше.
Он был упрям. Когда я не могла ему дать денег, он уходил не позавтракав со мной. Это уж было совсем некрасиво!
Боже мой, как мы, женщины, глупы! Ради него я запуталась в долгах: платья, вещи, золото — все пошло в заклад… Что делать, без него я жить не могла.
К счастью, у меня остались квитанции, я все могу выкупить.
Я души в нем не чаяла, нужно было видеть, как я его ублажала, а между тем далеко не была счастлива! Он был упрям. Он никогда не хотел со мной погулять и всегда был чем-то занят. Ни разу он не сводил меня в театр, даже ни разу не ездил со мной за город…
Не могу сказать, чтобы он был зол, и никогда не только не бил, но даже не бранил меня, он был только не общителен и угрюм, а это меня бесило. Я старалась заставить этого человека говорить, но ничего не добилась.
Нужно вам сказать, что меня давно преследует один человек, который хочет меня убить. Раз он чуть меня не зарезал, его арестовали, но потом выпустили на свободу. Говорят, он не сознает того, что делает, он немножко чокнутый.
Недавно он встретил меня с Полем на бульваре Клиши и крикнул Полю:
— А, ты отнял мою жену! — и выстрелил в Поля два раза из револьвера. Его опять арестовали.
Ну я-то, конечно, его не боюсь. Мне все равно.
В последний раз, когда проходила с Полем по улице, я заметила, что за нами следят какие-то три человека, и подумала: „Уж не друзья ли это того полоумного? Должно быть, они хотят нас отделать“.
Но теперь я уже знаю, что это был господин Росиньоль и двое других из сыскного…
В два часа я зашла позавтракать в ресторан, в двух шагах от дома, в котором живу. Тогда ко мне подошел господин Росиньоль и очень