Читать интересную книгу Сквозь мутное время. Русский взгляд на необходимость сопротивления духу века сего (сборник) - Максим Шевченко

Но то, что нематериально, – Родина и Православие – неотчуждаемо.

Так возникает национальное самосознание – в ляпуновском, а потом и мининско-пожарском ополчении. Не за миром сим идут люди, а за ценности неосязаемые и непродаваемые.

Ополчение изгоняет врага и отдает победу элитам – боярам и родовитым семьям, приближенным к системе общего контроля.

Земский собор – клятва власти (системы контроля) народу, осознавшему, что он, во-первых, есть и, во-вторых, что он – сила.

Никогда со времен древних русских городов, в которых вече призывало князя и изгоняло его по необходимости, Русь не знала подобной двухсубъектности – субъекта власти и субъекта истории.

Здесь начинается развитие параллельности существования и войны между государством (властью) и подданными (народом, нацией) в России.

Они по-разному видят смысл страны.

Для элит (царя и приближенных) страна – неисчерпаемый источник господства и укрепления тезиса о том, что самодержец, носитель власти, и есть воплощение высшего смысла России.

Его величие и могущество – их укрепление и защита – есть смысл жизни всех разумных существ, обитающих в государстве.

Гармония и симфония, сочетание того множества, что внизу, с тем единственным, что наверху, через служение – неоспоримая и религиозная обязанность всех.

Для народа – царь не враг. Он воплощение справедливости закона и порядка, охранитель народных принципов жизни, держатель «ключей справедливости».

Обширная земля с бесконечными ресурсами и бескрайними просторами подразумевает свободное распространение по лону этой земли.

Земли много – людей мало. Это соотношение делает людей свободными – хочу в Пермь, хочу на Урал, а хочу и в Сибирь.

Православие, лишенное доктрины папистского централизма, опирающееся на нестяжательское старчество и осифлянское монастырское землевладение (монастыри-города!), везде есть единое и свободное. Оно в беседах и спорах, в поисках и заблуждениях. Оно исполнено религиозной свободы – русское православие. Оно фактически есть политическая идеология из трех составляющих: учения о том, что Русь – последний оплот христианской истины; учения о неизбежности наступления Царствия Божия на Земле и учения о том, что «Дух Божий дышит аще где хощет».

Зачем власти земля (ресурс) без людей? Она просто ледяная пустыня, как скажет спустя двести лет Победоносцев.

Людей надо привязать к земле, к ресурсу – только вместе с ними он имеет смысл.

Для этого надо сломать сам дух сопротивления, возникший, окрепший и сформировавшийся в годы народно-освободительной войны.

И тогда власть придумывает церковную реформу – жутчайшее событие русской истории, известное как раскол.

Эта реформа поразила русских людей в самое сокровенное и тайное место коллективной души.

Они не могли поверить, что именно царь, носитель и хранитель истины и свободы (православия, справедливости), затеял все это.

Они хотели считать виновниками реформы, обернувшейся расколом и гражданской войной, кого угодно – от Никона до тайных католиков и «жидов» в окружении государя.

Они не могли поверить, что такое вопиющее попрание того, что народ считал частью своей «святая святых» – церковной жизни, – может исходить от власти.

Царь ненастоящий!

А всего-то навсего власть хотела перехватить инициативу и освободиться от клятв, данных народу (нации) на Земском соборе, избравшем Михаила Романова.

Владение землей и живущими на ней, распоряжение их жизнями и плодами их трудов делало царскую власть настолько могучей, что ни в каких договоренностях с этими «подданными» она уже не нуждалась.

Соблазн абсолютной власти был слишком велик – ничто, казалось, не может помешать взять ее.

Необходимо было сделать две манипуляции – переключить созидание и хранение смыслов Православия на государство (чтобы никакие не монахи и митрополиты за них отвечали, а сам царь) и лишить земство (городское самоуправление) малейшего доступа к ресурсам.

Казалось, будет легко. На деле вторая половина XVII века – непрерывная и кровопролитная война власти против народа.

Подавляющая часть свободных русских людей (а таковыми были многие) не приняла произвола власти. Начался ропот – сначала на уровне теоретических споров и попыток что-то доказать.

С другой стороны, подавляющая часть властных и управленческих элит (за редким исключением ряда фамилий, например Морозовых и Урусовых) с радостью примкнула к формирующейся эмансипированной от ответственности перед народом вертикали.

Объединенные и обнадеженные возможностью избавиться от социально-политического партнера в лице народа, правящие элиты, объявив большую его часть раскольниками, то есть политическими преступниками, избавилась также и от моральной ответственности перед ними.

И в самом деле, какая моральная ответственность может быть перед почти еретиками?

Земля, труд, жизнь еретиков являются законной добычей истинно верующих и чад праведной религии.

Праведная религия оказалась просто той, которую формулировала власть.

Гроза не замедлила себя ждать – народ восстал.

Его самая сильная и свободная часть, казачество, стала катализатором гражданской войны, равной которой, пожалуй, не знала история Европы.

Религиозные войны между католиками и протестантами были все-таки войнами между представителями крупной землевладельческой знати, искавшей в религии обоснование своей власти.

Война, известная как восстание Степана Разина, была совокупной войной казачества, городского мещанства, земства, крестьянства и монашества (Соловецкий монастырь, защитники которого после двенадцати лет осады были умерщвлены страшными казнями) против правящих элит, бросивших, между прочим, на подавление восстания иностранных наемников.

Эта война велась под религиозно-политическими лозунгами, составлявшими ее главное содержание, – по сути, восставшие требовали лишь одного, чтобы царь прогнал бояр (элиты) и вернулся к народу.

Увы, это было уже невозможно – вкус абсолютной власти над неимоверными просторами и неисчерпаемыми ресурсами оказался сладчайшим и невероятно пьянящим.

Вторая половина столетия – попытка через стрелецкое движение восстановить субъектность народа. Все потонуло в каком-то диком разгуле и анархии, в вырождающемся стремительно в сектантство расколе, в деградации правящей Церкви и власти.

Перед Петром Софья Алексеевна и ее советник Голицын, поворачивающиеся к Западу, чуть ли не тайные католики – метафора будущего безумного имперского времени.

Петр I подводит итог гражданской войне: Церкви больше нет – она приложение к царю и его воле, Руси больше нет – она лишь часть имени империи, руководимой иностранцами и иноверцами, власти больше нет – она превратилась в господство и деспотию, не терпящую малейшего сомнения в правоте ее действий.

Апофеоз этого кошмара – убийство царем собственного сына, а перед этим запарывание кнутом на его глазах его же матери – русской и православной Евдокии Лопухиной.

Народ, пораженный и раздавленный, уходит в прямом смысле в подполье – появляются секты, включающие в себя сотни тысяч, миллионы людей, тайно бегущие от власти в поисках территории Святой Руси, свободной от этих правителей.

Мораль уходит из отношений правящей элиты с «людьми».

Последующая история XVIII века – история эмансипации элиты от каких-либо форм ответственности перед миллионами людей, проживающих в империи.

Все исторические документы буквально вопиют об одном и том же – все эти миллионы интересуют элиты только как податной материал, человеческий скот, с которого можно собрать денег на свои развлечения, чудачества и военные эксперименты.

Империя захватывает все новые и новые «податные территории» – земли, населенные украинцами, белорусами, поляками, башкирами, казахами, кавказцами и другими, – в крепостной и доходный бонус от обладания бесконтрольной властью желают превратить практически всех.

Ответ – Пугачевское восстание. Опять казаки, но на этот раз вместе с башкирами и татарами и конечно же под лозунгами «старой, народной веры».

Характерно, что Петром III Пугачев называется именно потому, что при этом несчастном императоре, убитом по приказу неверной жены, выходят некие послабления старой вере – народ, держащийся за «древлее благочестие» (а по сути, за тень и память свобод эпохи 1612 года), начинают признавать не за злодеев и опаснейших политических преступников, а за пусть и не совсем понятных, и не вполне правильных, но людей…

Конец ознакомительного фрагмента.