Никакой госпожи Бовари нет в русской литературе. Анна Каренина, которую, казалось бы, можно было сравнить с госпожой Бовари, с этой несчастной мещанкой, с ее холодностью к мужу и горячностью к любовнику, – этого ничего в Анне Карениной нет.
Она бросает вызов свету, мужу. Она бросает вызов машине, которой в ее сознании предстает достаточно достойный на самом деле человек – Каренин.
Каренин – тоже символ тех вельмож Екатерининской эпохи, которые все-таки побеждают женщину, Екатерину.
Ведь они тоже боролись с ней. Баба повелевает ими! Екатерина говорила про себя: «Я, конечно, императрица, но я ж тоже и баба». Есть такое апокрифическое ее высказывание.
Конечно, русские женщины всегда были, на мой взгляд, очень сильными. Вспомните «Капитанскую дочку», один из первых образов.
Марья Ивановна – тоже героиня, она тоже не жертва. Ее возлюбленного бросают в узилище, в кандалы, а она доходит до императрицы – опять Екатерина! – и та решает, организует мир правильно, организует мир справедливо.
Я сейчас пытаюсь вспомнить какие-то трагические образы. Может, «Бедная Лиза» Карамзина? Но это скорее подражание французской эстетике. Это какой-то нерусский образ.
А дальше, смотрите, «Барышня-крестьянка», очень ловкая девушка. Все по-своему решает. А «Дубровский»! Как мужественно Маша себя повела!
Говорит: «Поздно – я обвенчана, я жена князя Верейского. Это мой муж, и я буду ему верна». Какие сильные, какие рыцарские образы, какие рыцарские слова!
Настасья Филипповна, Аграфена и Екатерина из «Карамазовых» – демонические женщины, демонические личности.
У них и судьба непростая. Гораздо более сложная, чем в реальности бывала, я думаю, в XIX веке у их прототипов.
Русские женщины в русской литературе являют собой замечательнейший тип.
Героини Гончарова – то же самое. Помню только, по-моему, в «Обыкновенной истории» была такая несчастная Юлия, погубленная главным героем.
Приходит время героинь Чехова. Таких как бы героинь из такого мидл-класса, по тем временам из разночинцев.
Они все рвутся куда-то, чего-то хотят. Бросают вызов не просто обстоятельствам – не того полюбила, не с тем переспала, а как три сестры хотят изменять мир!
Они революционерки по духу. Вот кто такие русские женщины!
Это очень важный тип, который воспитывался на протяжении столетия. Они почему революционерки? Потому что в них, на мой взгляд, незримо присутствует образ Екатерины, образ великих женщин XVIII века.
Образ женщин, бросивших вызов общественному мнению. Женщин, переписывавшихся с Вольтером, как Екатерина, или, как Елизавета, имевших мужа из певчих, украинского свинопаса Разумовского. Или Екатерина I – вообще же особый типаж такой: от Меншикова – к Петру и возведена на высший престол.
Так вот, революционный образ женщины – это как будто попытка женщины восстановить себя в статусе императрицы, повелительницы. Оказаться на гребне истории русской.
Женщина играет огромную роль. Вот и Лиля Брик, муза Маяковского. Она, конечно, не русская женщина, она еврейка, но вполне находится в контексте русской революционной семантики, в русской революционной метафизике. Это, конечно, уже несколько другая эпоха – эпоха советского времени.
Но образ русской женщины, как он создан русской литературой, представляется самым интересным женским образом, который только есть на земле.
Нет интересней, красивей настоящих женщин – русских женщин, не важно, национально они русские или у них там есть какие-то нюансы в происхождении.
Нет ничего интереснее этого их героического менталитета, менталитета вызова.
И кстати, сотрудничество с мужчинами – это очень важная черта русских героинь. Они всегда окружены мужчинами, которые имеют с ними какие-то важные отношения, как и Екатерина была окружена мужчинами.
Есть в Петербурге памятник – памятник русскому женскому началу. Стоит императрица Екатерина Великая, красивая, статная женщина перед театром на Невском, за Аничковым мостом, а вокруг нее мужики стоят. По постаменту этого памятника – и Орлов, и Потемкин, и все другие.
Русская женщина окружена сообществом мужчин, которые почитают за честь иметь с ней отношения: душевные, любовные, дружеские, деловые. Это важно. Ради таких женщин стоит жить и стоит умирать.
И что нам в этом Достоевском?
Мое любимое произведение Достоевского – это «Преступление и наказание». Хотя все его романы, особенно написанные после тюрьмы, поражают воображение, пронизывают душу, буквально насквозь, и меняют личность человека.
Настолько этот роман втягивает во внутренние переживания, в мир героев, в проблематику и мотивы их действий.
После «Преступления и наказания» очень люблю «Бесов». Это глубочайшая и трагичнейшая вещь. Такое пронзительное и пророческое откровение не о будущем России.
Знаете, такой банальный подход советский, такое диссидентское литературоведение: вот Достоевский предсказал власть большевиков! Да ничего подобного!
Он предсказал и описал там вещи, по сравнению с которыми Октябрьская революция, величайшее событие в XX веке и в истории России, на мой взгляд, является, скажем так, частностью, является фактором.
Достоевский взял проблематику сознания масс, сознания лидера, большого мистического преступления, наказания. Проблематику власти.
Третье мое любимое произведение – это «Братья Карамазовы». Это вещь, которая поднимается до вершин таких обобщений, особенно в Легенде о Великом Инквизиторе, которую в трактире рассказывает Иван Алеше.
До сих пор еще, перечитав много раз эту вещь, до конца не сформулировал для себя какое-то последнее видение этого романа. Нет, нет и нет! Постоянно, раз за разом, каждый диалог, каждая цитата, каждое высказывание…
Поет ли и играет Смердяков на гитаре, говорит ли Иван с Алешей, речь прокурора, поведение Мити, слова старца Зосимы, мысли Алеши по поводу ухода из монастыря или о возвращении в монастырь…
Там нет проходных моментов, как и во всем творчестве Федора Михайловича.
Безумно люблю «Подростка». Это потрясающая вещь, читается на одном дыхании. В свое время мне очень трудно было подступиться к Достоевскому.
В школе «Преступление и наказание» преподавалось так тяжело и мучительно, что никак не хотелось его читать, честно скажу.
И я так боялся браться за Достоевского! Но в восемнадцать лет я взял просто «Подростка», открыл и с первых же страниц не мог оторваться.
Он настолько попал, резонировал какими-то своими переживаниями, проблематикой. Потрясающая вещь!
Хотя она, может, и не так наполнена глубочайшими прозрениями, как «Бесы» или «Преступление и наказание», чуть меньше.
На пятой позиции для меня «Идиот». Возможно, потому, что я просто не дорос до него. Знаю массу людей, которые ставят «Идиота» первым романом Достоевского – самым лучшим, самым глубоким.
Конечно же мне бесконечно близки все его герои: и князь Мышкин, и Настасья Филипповна, и Рогожин, и генеральша, и Аглая. Там такие персонажи человеческие прописаны, которым ни прибавить, ни убавить.
Потом, конечно, «Записки из подполья» – очень яркая, интересная, жестокая вещь, поражающая воображение.
И тоже очень важная для той проблематики, которую Достоевский решал для себя: порядка, права, будущего, истории духа и смысла истории.
После «Записок из подполья», наверное, «Дневник писателя». Он лежит у меня на столе – это моя настольная книга, очень часто в нее заглядываю.
Рассуждения Достоевского о современной ему политике кажутся несколько наивными, честно говоря, для нас и даже для современников.
Константин Леонтьев очень любил издеваться над этими славянофильскими, балканофильскими воззрениями Достоевского, который никогда не был на Балканах и не знал, что там есть.
Леонтьев намекал, что надо просто побывать там, посмотреть, прежде чем так сильно любить болгар или сербов.
После «Дневников писателя» – «Записки из мертвого дома». Эта вещь, конечно, во многом инициировала написание «Архипелага ГУЛАГ». Но вместе с тем она более прозрачная, более ясная, чем «Архипелаг ГУЛАГ».
Она не политическая. Она о человеческих типах и о той важнейшей составляющей в человеческой жизни и в душе, становлении человека, которой является свобода.
Тюрьма – как максимальный формат лишения внешней свободы и максимальный формат возможности обретения внутренней свободы. Вот это мой рейтинг романов Достоевского.
У меня была в свое время идея, высказанная в несколько игровой форме. Но чем больше я живу, тем более она мне кажется существенной.
В каждой цивилизации есть три фундаментальные опоры. Теодицея – учение о происхождении зла. Учение о социальной коммуникации. Учение об идеале духовном и социальном.
Если учение о социальном, духовном идеале – у нас это скорее наше святоотеческое предание, духовные старцы. «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу», например.