— Где же выход? — спросил я.— Что можно сделать в такой ситуации?
— Как что? — удивился он.— Тут не надо ничего выдумывать. Надо сделать так, как давно сделано в Канаде, на Аляске и в Гренландии,— запретить ввоз на Север, в национальные поселки, неездовых собак... Надо следить за чистотой чукотской ездовой, как это делали у нас в 20-х годах. Недавно в нашем музее в Анадыре был найден документ того времени. Из него ясно, что в те годы по решению местного исполнительного комитета всех бродячих собак отстреливали, а беспородных, даже если они ходили в упряжке, кастрировали. Вот тогда у нас были настоящие ездовые...
«Ать! Ать!»—снова раздалось в морозном воздухе. Отдохнувшие собаки так резко вскочили и понесли нарты, что я едва успел запрыгнуть на свое место. И, усевшись, подумал: «Нет, есть еще хорошие собаки на Чукотке... И будут, пока есть такие энтузиасты, как старик Эмелеут, Мейныринтыргын-старший и его племянник. Надо только немного помочь хорошему делу...»
Мы приехали на Чукотку в апреле 1988 года. Правда, в нашей группе произошли некоторые изменения. Федор Конюхов в это время готовился в Канаде к штурму Северного полюса в составе группы Д. Шпаро. Но и там он попутно выполнял задание по ездовым собакам: обмерял собак канадских эскимосов, изучал типы канадских нарт и собачью упряжь, совершал пробные выезды. На Чукотку вместо него поехал мой помощник по киностудии, ассистент кинооператора Афанасий Маковнев. И конечно, с нами был Николай Носов, единственный среди нас кинолог.
На Чукотке мы разделились. Николай поехал в поселки Лаврентия, Лорино, Уэлен и другие, намереваясь зарегистрировать общее количество ездовых собак и собачьих упряжек, сделать обмеры лучших животных, чтобы потом можно было сравнить их по каталогам с лучшими зарубежными образцами.
Мы с Афанасием и сопровождающий нас Миша Зеленский поехали в самые дальние и труднодоступные поселки — Нешкан, Энурмино и Инчоун. Кроме регистрации собачьих упряжек, мы должны были как можно больше поездить на собаках, проверить их возможности в разных условиях и при разных нагрузках, выбрать лучшие упряжки для будущей экспедиции. Одновременно решались и другие задачи: нужно было выяснить, есть ли на Чукотке условия для создания питомника ездовых собак, договориться с руководителями местных совхозов об обеспечении экспедиции.
Но была в моей душе и одна тайная мечта: разыскать голубоглазую ездовую собаку, способную свести с ума любого ценителя собак цветом своих глаз. В этих глазах, как говорили, и цвет молодого, только что распустившегося подснежника, и свет голубого тороса... Лучший цвет дала Арктика этим собакам. Но, увы! Они стали почти легендой.
Испытания нешканских собак шли успешно. Мы проехали несколько сотен километров в пургу, ночью и днем, по глубокому снегу и торосам, по равнине и сопкам. И в любой ситуации они показывали себя с самой лучшей стороны.
Однажды заехали в поселок Энурмино, где познакомились с владельцами местных собак, облазили все собачьи котухи. Я заглянул в глаза, наверное, сотне животных, но голубоглазых не нашел.
Пока наши собаки отдыхали, мы на двух упряжках, которые нам любезно предоставил управляющий энурминским отделением совхоза Михаил Степанович Кеутэгин («Удобно ходящий»), на несколько часов съездили на морской лед, в торосы. Разница в собаках была поразительной. Энурминские, привыкшие работать в торосах,— в поселке жили в основном охотники, промышлявшие нерпу и моржа,— чувствовали себя на льду превосходно. Команды им подавались без крика и повтора, вполголоса, и собаки великолепно слушались.
В торосах нам повезло с погодой — светило солнце, и мы на ходу сделали несколько десятков снимков. А когда возвращались назад, удалось наконец хорошо рассмотреть поселок. Он был расположен на крутом морском берегу, среди сопок и скал с выветренными исполинами-изваяниями. За поселком стояли домики полярной станции. Начальник станции рассказал нам много интересного: летом у этих берегов часто собираются серые киты, заходят сюда касатки, а неподалеку есть хорошее лежбище моржей, птичьи базары. Здесь же проходят миграционные тропы бурых и белых медведей, эти места посещают росомахи, песцы, лисы. В окрестностях много гусей, уток, а в многочисленных речках и озерах есть ценная рыба. Энурмино — это кусочек живой, неиспорченной земли. Я не охотник и не рыбак, но если бы когда-нибудь решился насовсем переехать на Чукотку, то поселился бы только здесь, запасясь хорошими фотоаппаратами с длиннофокусной оптикой...
Погода на Чукотке изменчива. Только что светило солнце, но стоило нам выехать из Энурмино в Нешкан, как небо заволокло тучами, появились туман и первый признак пурги — поземка. Опять ничего не видно в нескольких метрах от нарт. Но принимаем решение — двигаться вперед, надеясь только на собак и северо-восточный ветер, который теперь уже ловлю я левой щекой, сидя на месте каюра. Мейныринтыргын-старший улыбается, слыша, как я, ломая язык, произношу чукотские команды. Особенно трудно мне дается гортанный звук «кхэ-кхэ», что означает для собак поворот налево. Но вскоре я привык, и Михаил перестал смеяться надо мной.
Остальные упряжки, идущие за нами, вели мои друзья — Афанасий и Миша Зеленский. К моему удивлению, оказалось, что каждый каюр по-своему произносит команды. У Эмелеута команда «направо» звучит как «пот-пот!», а у нас «тэ-тэ!». У Мейныринтыргына-младшего «налево» будет «стэ-стэ!», у Эмелеута — «тах-тах». У нас, как я уже говорил, «кхэ-кхэ!».
Так мы и неслись, обгоняя друг друга, наслаждаясь звуками команд, надежностью наших собак и воем пурги, которая нас уже не пугала. До Нешкана оставалось километров десять, когда собаки под слоем снега схватили след трактора, который проехал утром. Они побежали уверенней и быстрей. Я смог отвлечься от управления упряжкой и обратился к Мейныринтыргыну-старшему, который, свернувшись калачиком на нартах, невозмутимо дремал, приоткрывая иногда один глаз, чтобы проверить, правильно ли бегут его собачки.
— Михаил,— спросил я его,— неужели у вас в Нешкане тоже не осталось голубоглазых собак?
— Нет! — ответил он, не поднимая головы от вороха оленьих шкур.— Раньше были. Говорят, даже много было... Сейчас нет. Смешались с овчарками и болонками...
— А что ты знаешь о голубоглазых?
— Старики рассказывали, сильная собака была, красивая...
— А как выносливость?
— По выносливости, говорят, ей не было равных...
Большой Бросок сел на нарты. Видно было, что я задел его за живое. Он достал сигарету и закурил.
— Я давно мечтаю об упряжке из таких собак,— сказал он неожиданно для меня и, секунду подумав, добавил: — Может быть, где-нибудь на Чукотке они еще и остались... Надо ездить по поселкам, искать. Но Чукотка, ты знаешь, что Европа, разве всю объедешь быстро...
— Мы объедем, Михаил! Будь спокоен,— сказал я и что есть мочи крикнул собакам: — Ать! Ать! Ать!— Так уверенно крикнул, будто уже сейчас давал себе старт на объезд всей Чукотки.— Не сможем объехать в этом году, объедем в следующем... Но найдем тебе голубоглазых собак или щенков от них. Не найдем у нас в стране, так на Аляске или в Канаде...
В Нешкан въезжали в два часа ночи. Пурга утихла. Редкие уличные фонари обозначили границы поселка. Проехали большую круглую антенну-чашу, которую здесь называют «Москва», деревянную одноэтажную школу с разбитыми спортивными снарядами во дворе, детсад, магазинчик с огромным амбарным замком, общежитие-гостиницу с кучами «подснежников» вокруг — так именуют на Севере пустые консервные банки и прочий мусор, выбрасываемый зимой на улицу. Незаметные под снегом, банки вылезают весной и образуют такие пирамиды, что через них надо перескакивать, если хочешь выйти из дома.
Чистым был только покрашенный двухэтажный дом с флагом на крыше. Здесь разместились поселковая Советская власть, контора совхоза имени 50-летия Великого Октября и службы Аэрофлота.
Наши собаки что есть мочи неслись через весь поселок к домику Мейныринтыргына-старшего. Сейчас их ничто не могло остановить. Домой, только домой! Там дадут поесть. По куску моржового мяса или по целой рыбине. Чукотская ездовая может в пути есть лишь раз в сутки. А если надо, и раз в двое суток.
На ходу я успевал считать упряжки и собак возле домиков. Насчитал не меньше семнадцати, а на крышах сарайчиков, прилепленных почти к каждому домику, успевал заметить нарты — грузовые, прогулочные, спортивные. Лишь нарты да собаки отличали этот поселок от других поселков Крайнего Севера, в массе своей ординарных, давно потерявших национальные особенности.
Первым же вертолетом мы вылетели из Нешкана в Лаврентия, районный центр Чукотки. Только так можно было попасть в северо-восточную часть гигантского полуострова, к поселкам Уэлен и Инчоун. На следующее утро другой вертолет донес нас до желанного Уэлена. Хотелось посмотреть собак и здесь.