— Это Маравути,— говорит абориген,— хозяин здешних мест.
В каньоне бежит речушка, кишащая рыбой и черепахами. Иногда тут встречаются и крокодилы. Ущелье закупорено суровыми каменными стенами, под которыми блестит тихое черное озеро.
— Здесь живет Алмунди,— поясняет Капириги.— Купаться нельзя, рыбачить нельзя, громко разговаривать тоже нельзя. И нельзя бросать в воду камни. Несколько лет назад я привел сюда одного археолога и сказал ему то же самое. Но он расхохотался и бросил в озеро здоровенный булыжник. Той же ночью налетел шквал с дождем и смыл его лагерь. И это в сухой сезон.
Капириги тихо усмехается и шагает дальше, к песчаному берегу.
— Вот в этих пещерах живут духи Мими,— сообщает он своим белым гостям.— Прямо в скалах. Они такие худые, что самый слабый ветерок ломает их длинные шеи. Только в затишье выходят они наружу, чтобы поохотиться и порисовать. А если тут появляется чужой или поднимается ветер, они тут же падают на скалы, а те раздвигаются, давая им дорогу, И опять смыкаются за ними. Тут надо быть начеку. Бывает, что Мими заманивают людей в толщу скал и заточают их там. Духи выходят на свет каждый вечер, но они невидимы. Они лишь оставляют нам знаки — такие, как вот этот листок или рисунки.
Как ни странно, Капириги не верит в переселение душ. Он твердо убежден, что смерть — это конец всякого бытия. Рай для гагуджу — то, что окружает их здесь и сейчас. Посмотрев на Джуарр, в это легко поверить. Но чтобы рай не стал потерянным, его надо заботливо хранить, а это предполагает многочисленные ритуалы и обходы священных мест.
Двоюродный брат и близкий друг Билла Нейджи, Феликс Ианук, занимает среди гагуджу особое место. Он — единственный, кто еще знает все народные песни и похоронные обряды. Поет он под аккомпанемент музыкальных палочек в пещере, и эхо множит его сильный голос, как, наверное, долгие века множило голоса других людей. Ианук очень боится заболеть или умереть: заменить его тогда будет некому.
Когда гагуджу умирает, его останки обертывают тонкой корой и либо предают земле, либо поднимают на специальном помосте повыше в крону дерева. Проходит около года, кости достают, окрашивают алой охрой и торжественно помещают в небольшую пещеру. Все формальности должны соблюдаться неукоснительно, а обряды выполняться верно, иначе душа усопшего не освободится от бренной оболочки. Но и этот церемониал ныне известен лишь Иануку и Нейджи. Больше никто не знает ни песен, ни ритуальных танцев. Продолжателей традиций нет. Размышляя об этом, Ианук порой не может удержаться от слез.
Обычно старики объясняют нежелание молодежи перенимать традиции отсутствием интереса к прошлому. Но среди гагуджу есть небольшая группа молодых людей и девушек, которых заботит судьба их родины. Это юные лесники-аборигены, которые готовятся к работе на землях своего племени. Примерно раз в два года они проходят интенсивный курс подготовки, во время которого изучают не только свою культуру, но и новейшие методы работы в национальных парках. Среди учеников и сын Нейджи, Джонатан Яррамарна, крепкий смышленый парень с чарующей улыбкой. Он прекрасно понимает, что старики возлагают на него надежды, которые вкупе с обязанностями по уходу за парком вскоре станут для него нелегким бременем. Законы аборигенов и правительственные законы порой приходят в противоречие друг с другом, и молодым людям трудно работать, соблюдая и те, и другие. И все-таки Джонатан, едва выдается свободное время, отправляется на родину племени, в Кэнон-Хилл, охотиться и постигать отцовскую науку.
В один из таких наездов отец и сын рано поутру идут к священному утесу из песчаника, носящему имя «Грезы Ястреба». Приблизительно на середине склона скалы есть галерея, имеющая не только особое мистическое значение, но и особенно дорогая сердцу Нейджи. Здесь отец подробно рассказывает сыну на родном языке о Гарркайне, буром соколе, живущем на этой скале. Среди изображений рыб и призрачных существ на песчанике виднеется маленький отпечаток человеческой ладони на белом фоне. — Это оставил я,— говорит Нейджи Джонатану.— Мне тогда было лет восемь или девять, и я пришел сюда со своим отцом.
Джонатан тоже прикладывает руку к скале и, набрав в рот белой краски, выдувает ее, будто из пульверизатора. На камне остается четкий след ладони.
Есть в национальном парке Какаду место, куда редко приходят «баланда» — белые люди. Когда-то давно в дремучем буше гагуджу мастерили каменные орудия, а морской крокодил Джинга рисовал наскальные росписи, создавал водоемы и рыл норы в земле. Это место называется Джир-рингбал. Поход туда для гагуджу — праздничное паломничество. В этот день они особенно веселы и добродушны, а их печали растворяются в бурной радости.
Джиррингбал лежит за полосой дождевого леса. Это гладкая скала из кварца. В благоговейном молчании аборигены смотрят сначала вверх, потом — на стену перед собой. Она пестреет рисунками. Тонко выписанное изображение кенгуру обрамлено символическими священными узорами. Неугомонный Капириги первым бросается вперед и начинает громогласно выражать свой восторг. Более сдержанный и задумчивый Илкирр дивится мастерству художника и распознает орнаменты разных родов и кланов. Изредка слышится густой бас дающего пояснения Нейджи. Ученики молча смотрят и слушают стариков.
Под рисунками лежит горка свежеотесанных камней. Осколки камня покрывают довольно большую площадь: когда-то здесь было нечто вроде каменоломни, где сотни поколений гагуджу вытачивали ножи, скребки, наконечники копий. Кажется, что работники ушли отсюда буквально несколько минут тому назад, но на самом деле никто не пользуется мастерской уже около сорока лет.
Уступая настойчивым советам Капириги и других старейшин, Илкирр показывает ученикам, как вытесывается острый каменный нож, а Капириги демонстрирует, как таким же ножом был проколот его нос, и тут же просовывает в отверстие в носовой перегородке веточку, чтобы показать, как хорош был нож.
Неподалеку блестит чистое круглое озеро. Джонатан разводит костерок, чтобы сварить чаю, а Нейджи обращается к ученикам с речью:
— Видите этот водопад? Здесь вышел из скал большой крокодил Джин-га. Вы должны знать эту историю. А если сложить все наши сказания вместе, получится повесть о земле, зверях и народе аборигенов. Старики-то ее знают. Вот почему наша страна не меняется уже тысячи лет. Мы учились у своих отцов и матерей. «Садитесь и слушайте»,— говорили они, а кто болтал или норовил сбежать, того слегка покалывали копьем. И мы сидели и слушали. И наука мало-помалу западала в голову. А потом был обряд посвящения. Теперь мы почти растеряли все это, а посему вы должны учиться. Мы уже старики, и жить нам осталось считанные годы. Если вы не станете учиться сейчас, то лет через двадцать заплачете горючими слезами, потому что не будете знать своей истории. Спохватитесь, да поздно. Мы уже уйдем.
Нечасто доводится молодым гагуджу слышать такие слова.
«Скала стоит вечно, земля будет вечно. Я умру, и кости мои будут покоиться в пещере или лежать в земле и скоро сами станут землей. А душа моя вернется к моей родине, к матери...»
Горькие и сильные слова.
По материалам зарубежной печати подготовил А. Шаров
Возвращение чукотской ездовой
«Ать, ать, ать!» — пробивается сквозь пургу гортанный звук. Собаки, повинуясь воле хозяина, бегут быстрее и строго по прямой. Хотя лучше бы остановиться и переждать пургу. Ехать, на мой взгляд, бессмысленно. Кругом ничего не видно. Из десяти собак, запряженных попарно цугом, мы с трудом различаем две пары, ближайшие к нартам. Но Мейныринтыргын (Большой Бросок — так переводится на русский фамилия моего каюра) совершенно спокоен и невозмутим. Его не волнует и то, что отстали еще две упряжки. На одной каюром племянник Мейныринтыргына, на другой — старик Эмелеут. Этого, конечно, пургой не испугаешь, но я волнуюсь за пассажиров отставших упряжек, за моих товарищей — Афанасия Маковнева, моего помощника из Москвы, и Мишу Зеленского из поселка Лаврентия. Миша — знаток чукотского языка и местных обычаев и будет нам очень полезен в экспедиции.
Наконец Большой Бросок резко потянул на себя специальный потяг, привязанный к нартам, и собаки мгновенно остановились. Через отверстие в нартах каюр всадил глубоко в снег остол — крепкий кол, обитый на конце железом, и, достав сигарету, повернулся ко мне.
— Ты напрасно волнуешься! — сказал он, улыбнувшись.— Пурга в тундре пугает только приезжего человека. Нам она всегда подскажет выход...
— Но ведь ничего не видно вокруг... Как вы ориентируетесь?
Каюр сделал две глубокие затяжки и ответил: