Каждый год в конце лета, когда сумрак петербургских ночей сгущался уже до черноты, на подходах к Кронштадту ставился плавучий маяк «для сжения огней». Потому командир плавмаяка получал в Артиллерийской и Хозяйственной экспедициях разные фальшфейеры и смоляные факелы, а также керосин для ламп. Факелы на маяке зажигают в ветреную ночь, в штиль же вздувают лампы, а фальшфейеры жгут по особому случаю, когда какой-нибудь заблудший шкипер упрямо полезет прямо на «Пегас», стоящий у самой кромки Английской отмели. Когда с форта Кроншлот рявкает «зоревая» пушка (Зоревая пушка — сигнальный выстрел пушки в форту Кроншлот в моменты восхода и захода солнца в период навигации (с конца апреля по конец ноября). По этому сигналу на башне форта поднимался и спускался кейзер-флаг — крепостной флаг.) , факелы и лампы гасят. И так до самого ледостава. Служба тихая, спокойная. На зимний отстой «Пегас» отводили в Рамбов (Рамбов — простонародное название города Ораниенбаума.) , а у Калимова начиналась спокойная семейная жизнь...
Дул свежий ветер, и брызги от пароходных колес уносило за корму. Калимов разглядывал стенки Кроншлота, ограждения гаваней, мачты фрегатов и кораблей, стоявших в ремонте. Он любил свой остров, свое Штурманское училище, все премудрости навигации. Весь распорядок жизни «коронной крепости» подчинялся флоту. Летом корабли Практической эскадры под флагом адмирала уходили для всяких упражнений к Гогланду или ближе. Там упражнялись в парусном и бомбардирном деле и возвращались на Малый рейд за продуктами и для всяких смотров, что учиняли великие князья. Здесь же в августе, если случалось, провожали в дальний вояж к Русской Америке компанейское или военное судно. Тогда мог пожаловать на смотр и сам император. К концу октября становились на прикол и купеческие суда. Через месяц по заливу пойдут гулять льдины. Недели не пройдет, как на рейде, где совсем недавно денно и нощно торчал брандвахтенный фрегат «Быстрый», будут суетиться возницы. Наладится санный путь с берегом и самим Петербургом, я станет главным начальником на острове вице-адмирал Моллер 1-й — военный губернатор и Главный командир напрочь замерзшего порта. И уже ни одна живая душа не приедет в крепость поглазеть на подъем «кейзер-флага» над Кроншлотом. В классах Штурманского училища засвистят над нерадивыми розги. На палубы заснеженных фрегатов придут для ремонта матросы ластовых экипажей. Поутру и вечером у кронштадтского футштока матросы будут пешнями обкалывать лед и записывать футы и дюймы высоты стояния воды в «Журнал различных случаев», что издревле ведется при училище штурманов. Команды кораблей переселятся в экипажи, где осерчавшие за лето кондукторы, вахмистры и унтер-офицеры примутся за «воспитание» матросов первого и второго классов, но особенно за рекрутов из глухих углов необъятной империи.
Пароход ткнулся в деревянный настил Петровской пристани, и Калимов высмотрел среди военных на берегу адъютантские аксельбанты.
— Не изволите передать Его высокопревосходительству? — и протянул пакет адъютанту.
— Уволь, штурманец, своих дел довольно. Эй, вахта, разгружай пароход, принимай дрова. Видишь, братец, эскадра вернулась. Торопись сам во дворец. Адмиралтейские отношения требуют поспешания.
Калимов оглядел бегло свой неказистый плавмаяк. Старый, размалеванный белым и красным галет (Галет — то же, что и галиот: небольшое транспортное двухмачтовое парусное судно.) с мачтами, но без парусов и такелажа уныло ждал своего часа. Через две недели вытравят якорный канат на нос вот этому пароходу. Тот отбуксирует галет и бросит на опушке Английской отмели. До берега недалеко, и в субботу тихо причалит к борту наемный ялик с женой и детишками, и заночуют они вопреки регламенту корабельному. Хорошо как! И потому в адмиральские покои шкипер несамоходного маяка шел с великой неохотой... Еще неизвестно, что в этом толстом пакете заключено, не о нем ли самом доносы собраны за проданный на сторону керосин? Пронеси, господи...
Борт линейного корабля «Сысой Великий». 5 августа
Главный командир Кронштадтского порта вице-адмирал Федор Васильевич Моллер 1-й на десятивесельном гребном катере приближался к борту флагмана Практической эскадры. Волею судьбы Фридрих-Рейнгольд старший принял русское имя и теперь вместе с младшим братом Отто занимал в российском флоте должности «самых старших перед самым главным». Младший брат оказался удачливее и управлял теперь всем морским ведомством. Ему же, Моллеру 1-му, досталось командирство в «коронной крепости». И должность эта воистину была высокой: в период кампании адмирал, ее занимающий, становился командующим флотом. Увы, случилась неувязка. Семидесятилетний командующий эскадрой адмирал Роман Васильевич Кроун не дряхлел и уступать своего флага никому не желал. Заслуги же Кроуна были столь велики, что просто уволить сего славного сына Альбиона не было никакой возможности. Моллер, разглядывая строй моряков, думал об удачливом своем сопернике без всякого желания оказаться на его месте...
Моллер знал, что просьбу его дать какой-нибудь захудалый фрегат для полития масла при наводнении Кроун выполнит. Но сколько будет колких острот, не счесть. И, поднимаясь по трапу, Моллер решил, что визит его — обыкновенная вежливость: ведь завтра эскадра уходит в море.
Визит Моллеру вполне удался. Кроун любезно с ним прошелся по палубе корабля. Команда, выстроенная по регламенту царского смотра, была безупречна. Да и сам корабль был образцом и славой российского кораблестроителя Андрея Курочкина. Англичане копировали творение Курочкина неоднократно. Они — лучшие ценители такого мастерства. Отобедав, Моллер под звуки бравурного марша, напоминавшего отчасти британский гимн, отвалил от борта корабля. Уже в катере на ходу Моллер принял решение не торопиться. В самом деле. Что, мало у него портовых буксиров и катеров, рейсовых судов, годных для полития масла при усилении ветра? Вполне обойдется. К тому же можно привлечь для этого опыта плавмаяк и брандвахтенный фрегат. Но стоит ли торопиться? Нет ли способа отложить скорое решение на производство опыта?
В своих апартаментах Моллер еще раз прочитал адмиралтейский указ и тут же обнаружил лазейку. В указе простодушно забыли указать количество выливаемого масла.
«Доставленного для опыта масла может не хватить,— писал он в особом послании Моллеру 2-му,— к тому же при каком возвышении лить, если максимальное, определенное в 6 футов, вообще может не случиться до конца нынешнего столетия...»
Восточное крыло Адмиралтейства. 2 сентября
Мрачности, в коей последние дни пребывал Антон Васильевич, как не бывало. Он вспомнил, как неделю назад доставили ему пакет от брата. Он передал его по назначению, через Торсона в Коллегию. А там пусть решают. На сей счет недурные новости есть. В Зимнем царит паника. Император как будто хотел сопровождать больную супругу свою в Таганрог, но неожиданно сам уехал раньше. В Невской лавре заказал службу во здравие супруги, а негласно приказал готовить экипаж к дальней дороге. Александр I вообще был непоседой, но в этот раз — никого из свиты. Чтобы отбиться от членов Госсовета и братьев, царь удалился во дворец на Каменном острове.
Сегодня утром Торсона, не покидавшего Адмиралтейства, разбудил младший адъютант: по городу гуляли самые невероятные слухи. Торсон знал, что слухи ничуть не преувеличены. Император во втором часу ночи с одним лишь генерал-адъютантом покинул Каменный и приехал в Лавру, где, отслужив молебен, долго стоял на коленях и молился. Потом посетил келью известного в Лавре старца. Старец этот знаменит был тем, что многие годы спал в самолично сработанном гробу. При холоде в зиму даже крышку прикрывал. Так вот, этому старцу государь лобызал руки и потом вместе с ним молился коленопреклонно на кирпичном полу кельи... Потом экипаж через Лиговку выкатил на Московский тракт, и след его простыл...
Торсон вышел в длинный коридор второго этажа. Он отправлялся в музей к Бестужеву по своим делам. Теперь, при нынешних известиях, Торсону было не по себе. Он давно чувствовал себя одиночкой среди своих, казалось бы, единомышленников. Да никакого единомыслия не было. Все они говорят, спорят и думают не о деле, а о НЕМ. Вернее, о его устранении. А надо бы думать о деле. Каком-то конкретном действии, но только не о таком, что придумал Головнин. В общество этих людей генерал-интендант являлся при совсем благонамеренном поводе: тезоименитство, день коронации или рождения царственных особ, однако предлагал невероятное — убить царя, и с этого все начинать. Все прочее, говорил он, мало имеет значения, поскольку сам факт гибели тирана раскрепощает дух тех, кто как-то связан с ним присягой. Нет, Торсон, сторонник «хорошей» монархии, этого не принимал. А вот отсутствие царя — это как раз повод для выступления...