конце? Верующий жалуется: «Мне обещали связь с Богом, Божественную благодать, но сейчас я один-одинешенек, брошен Богом, разорен, страдаю, и впереди меня ждет только жалкая смерть!» И тут ему отвечает Божественный глас: «Вот видишь, теперь у тебя действительно есть связь с Богом – с Христом, который страдает на кресте!»[52]
* * *
Вспомним анекдот, который точно передает логику (печально) знаменитой гегельянской триады. Трое друзей выпивают в баре. Первый из них говорит: «Со мной случилось нечто ужасное. В туристическом бюро я хотел сказать „Мне нужен билет до Питтсбурга!“, но вместо этого выпалил „Мне нужен пикет в Титтсбурге![53]“». Ему отвечает второй: «Это еще что! За завтраком я хотел сказать жене „Дорогая, не передашь мне сахар?“, а вместо этого выпалил „Ах ты шлюха, всю жизнь мне поломала!“» Вступает третий: «А теперь послушайте мою историю. Всю ночь я не спал, набираясь храбрости сказать жене за завтраком то же, что и ты. Однако в итоге сказал „Дорогая, не передашь мне сахар?“»[54]
Комическая гегельянская интерлюдия: тупой и еще тупее
Многие ли заметили, что гегелевскую диалектику бессознательно практикуют Дэн Куэйл и Джордж Буш? Мы считали, что всё уже повидали двадцать лет назад, когда был Куэйл; тем не менее на фоне Буша Куэйл предстает довольно умным человеком. Что касается знаменитого неправильного произношения Куэйла (potatoe вместо potato), то я должен вам признаться – мне самому кажется, что Куэйл в чем-то был прав: potatoe куда точнее передает то, что Гумбольдт бы назвал истинной «внутренней формой» potato. (Между прочим, то же самое я думаю по поводу недавнего «грецкого» [Grecians] вместо «греческого» [Greeks Буша: «Нам следует сохранять хорошие отношения с грецким народом». «Грецкий» звучит как-то более благородно, как «ты есмь», к примеру, в то время как Greek чересчур отсылает к geek — разве отцы-основатели нашей доблестной западной цивилизации были скопищем гиков?)
В чем же Буш может сравниться с Куэйлом? Находятся ли его оговорки, подобно лучшим оговоркам Куэйла, на уровне верховных присказок братьев Маркс («Неудивительно, что вы напоминаете мне Эмануэля Равелли, ведь вы И ЕСТЬ Равелли!») или ничуть не менее виртуозных «голдвинизмов» – изречений, приписываемых патриарху Голливуда, продюсеру Сэму Голдвину (от «Устное соглашение не стоит и той бумаги, на которой написано!» до пресловутого «Включите меня вне!»)? Большинство оговорок Куэйла и Буша следуют основной формуле того, что французы называют lapalissades : тавтологических утверждений очевидного, приписываемых мифической фигуре месье Ла Палиса, наподобие «За час до своей смерти месье Ла Палис был совершенно живой». В самом деле, гениальное лапалисовское «Почему бы нам не строить города в сельской местности, где воздух намного чище?» почти совпало со сжатой формулировкой экологической политики Республиканской партии, точно переданной трюизмом Буша: «Я знаю, что люди и рыбы могут вести мирное существование».
Итак, вот несколько примеров элементарной оговорки Буша / Куэйла: «Если мы сейчас не преуспеем, то велик риск провала», «Низкая явка избирателей свидетельствует о том, что на избирательные участки приходит меньше людей», «Для НАСА космос остается в высшем приоритете». Лапалиссады становятся несколько интереснее, когда в качестве каузального объяснения во весь голос предлагается чистая тавтология. Возьмем, к примеру, следующий перл Куэйла: «Когда меня спрашивали во время последних недель, кто же начал бунт и убийства в Лос-Анджелесе, мой ответ был прям и прост. На ком лежит вина за бунт? Вина лежит на бунтовщиках. На ком лежит вина за убийства? Вина лежит на убийцах». (Разумеется, здесь присутствует подспудная консервативная логика, то есть цитата опирается на скрытую негацию: не надо искать «глубинные» причины социальных обстоятельств, всю ответственность несут непосредственные виновники.) Все становится еще интереснее, когда Куэйл причудливо гегельянским образом взрывает тождество, противостоя понятию и его эмпирическим экземплификациям: «Окружающую среду губит не загрязнение. Все дело в нечистотах, которые находятся в нашей атмосфере и в наших океанах, – они-то и губят среду».
Хотя Буш не в состоянии здесь последовать за Куэйлом, он зачастую догоняет его в производстве оговорок, где понятийная оппозиция поднимается до уровня диалектического самоотношения Selbstbeziehung. Вспомните, как он полагал саму оппозицию необратимости и обратимости в качестве обратимой: «Я верю, что мы неминуемо движемся к большей свободе и демократии, – но все может измениться». Дело не только в том, что ситуации бывают либо обратимыми, либо необратимыми: ситуация, которая представляется необратимой, способна превратиться в обратимую. Еще более милый пример подобной рефлексивности: «Будущее будет лучше завтра». Куэйл не просто допустил ошибку, собираясь сказать, что завтра дела будут обстоять лучше: в ближайшем будущем (завтра) само будущее будет выглядеть более приятным для нас. Разве Буш не воспроизводит эту же структуру в следующем заявлении: «Один из общих знаменателей, что я обнаружил, – это то, что ожидания превышают ожидаемое»?
С Куэйлом рефлексивность достигает апогея в следующей цитате, где серия из трех уверток / денегаций завершается самостиранием говорящего: «Холокост был непристойным периодом в истории нашей страны. Я имею в виду, в этом столетии в истории. Но мы все жили в этом столетии. Я не жил в этом веке». Логика прогрессии в этой серии неотвратима: сначала в стремлении свести счеты с темным прошлым своей страны Куэйл приписывает ей преступление века, которое она НЕ совершила; затем он отступает, уточняя, что это деяние не было совершено его страной; в отчаянной попытке вернуться к логике сведения счетов со своим прошлым он учреждает новое сообщество – теперь уже не «нашу страну», а всех нас, которые жили в прошлом столетии и тем самым были ответственны за холокост; наконец, осознав всю чушь, которую он наговорил и в которую сам себя загнал, Куэйл, если угодно, автоматически спасается бегством, исключая себя из собственного столетия. Короче говоря, с помощью жеста, который представляет собой точную инверсию голдвиновского «включите меня вне», Куэйл «исключает себя в» собственный век! Неудивительно, что после этого недоразумения Куэйл сделал заявление, дающее наиболее емкую характеристику Буша: «По-настоящему странные люди могут занять ощутимые позиции и оказать огромное влияние на историю».
И все же есть две области, в которых Буш способен дать Куэйлу фору. Первая область – это постмодернистская диалектика определенности и неопределенности. В мысли Буша неопределенность (касаемо эмпирической фигуры врага) не сбавляет угрозу, а диалектически обращает себя в высшую определенность, в соответствии с которой ДОЛЖЕН БЫТЬ враг и которая тем более опасна, поскольку мы не знаем в точности, кто им может быть. Так что чем больше неопределенности касательно врага, тем больше мы можем быть уверены в том, что