заходит слишком далеко, они обнаруживают, что на самом деле это была лягушка.)
Тем самым раскрывается возможность подорвать давление, оказываемое на нас фантазией через избыточную идентификацию с ней, посредством одновременного принятия в одном и том пространстве множества противоречивых фантазматических элементов. А именно: каждый из двух субъектов вовлечен в его или ее субъективную фантазию – девушка фантазирует о лягушке, которой на самом деле выступает юноша, а мужчина – о девушке, которой на самом деле выступает бутылка пива. Современное искусство и письмо противопоставляют этому не объективную реальность, а «объективно субъективную» подспудную фантазию, которую два субъекта никогда не смогут принять, нечто вроде картины, выполненной в стиле Магритта и изображающей лягушку, которая обнимает бутылку пива, под названием «Мужчина и женщина, или Идеальная пара»[32].
* * *
В пошлом анекдоте про дурачка, который первый раз занимается сексом, девушка говорит ему, что именно он должен сделать: «Видишь у меня между ногу вот эту дыру? Вставляй его сюда. Теперь вынимай. Так и продолжай: вставить, вынуть, вставить, вынуть…» А он ее прерывает: «Погоди-ка… Так вставить или вынуть? Ты уж определись»[33].
* * *
Есть одна югославская шутка-загадка: «В чем разница между папой римской и трубой? Папа – из Рима, а труба – из жести. В чем же разница между папой из Рима и трубой из жести? Труба из жести вполне может быть из Рима, а вот папа из Рима не может быть из жести». Точно так же нам следовало бы удвоить парижское граффити из анекдота: «В чем разница между „Бог мертв“ и „Ницше мертв“? „Бог мертв“ сказал Ницше, а вот „Ницше мертв“ сказал Бог. В чем же разница между Ницше, который сказал „Бог мертв“, и Богом, который сказал „Ницше мертв“? Ницше, который сказал „Бог мертв“, мертвым не был, но Бог, который сказал „Ницше мертв“, сам был мертв». Для по-настоящему комического эффекта важно не различие на том месте, где мы ожидаем увидеть тождество, а, скорее, тождество там, где мы ожидаем увидеть различие. Именно поэтому, как замечает Аленка Зупанчич, материалистической (а значит, по-настоящему комической) версией этой шутки было нечто наподобие: «Бог мертв. Да и мне, в общем-то, тоже несладко…»[34]
* * *
В тот момент, когда мы вводим парадоксальную диалектику тождественности и подобия, лучше всего демонстрируемую в шутках братьев Маркс («Неудивительно, что вы похожи на X, ведь вы и есть X!»; «Этот человек выглядит как идиот, действует как идиот, но это не должно вас обмануть – он и есть идиот!»), жуткость клонирования становится для нас очевидной. Возьмем случай, когда единственный любимый ребенок умирает и родители решаются пойти на клонирование, чтобы его вернуть: разве не ясно с самого начала, что результат окажется чудовищным? Новый ребенок обладает всеми чертами мертвого, но само это подобие делает различие еще более ощутимым – хотя он выглядит точно так же, он не тот же человек, поэтому он – жестокая шутка, ужасающий самозванец, не потерянный сын, а его богохульная копия, чье присутствие не может не напомнить нам старую шутку из «Ночи в опере» братьев Маркс: «Все в вас напоминает мне о вас – ваши глаза, ваши уши, ваш рот, ваши губы… все, кроме вас»[35].
* * *
Среди лаканистов уже много десятков лет ходит классический анекдот, иллюстрирующий основополагающую роль знания Другого. Человек, считающий себя зернышком, попадает в психиатрическую лечебницу, где врачам пришлось приложить много усилий, чтобы убедить его в том, что он не зернышко, а человек. Однако после излечения (после того, как его убедили, что он не зернышко) и выписки из лечебницы он сразу же возвращается, трясущийся и взволнованный, – за дверью цыпленок, и пациент боится, что тот его съест. «Дружище, – говорит его врач, – тебе же хорошо известно, что ты вовсе не зернышко, а человек». Пациент отвечает: «Я-то знаю, но знает ли об этом цыпленок?»
Вот какова истинная задача психоаналитического лечения: недостаточно просто убедить пациента в бессознательной истине его симптомов, само бессознательное должно суметь принять эту истину. То же самое относится и к марксовской теории товарного фетишизма: можно представить себе буржуазного субъекта, который посещает марксистские курсы, где ему рассказывают о товарном фетишизме. После занятия он возвращается к учителю с жалобой на то, что все еще остается жертвой товарного фетишизма. Учитель говорит ему: «Но вам же теперь известно, как все обстоит на самом деле: товары представляют собой лишь выражение социальных отношений, в них нет ровно ничего магического!» Ученик отвечает: «Разумеется, мне все это известно, но товары, с которыми я имею дело, судя по всему, не в курсе!» Именно это имел в виду Лакан, когда заявил, что истинная формула материализма – не «Бог не существует», а «Бог – это бессознательное»[36].
ВАРИАЦИИ
• Именно так преимущественно обстоят дела с убеждениями в наши дни – в эпоху, которая притязает на то, чтобы быть «постидеологической». Нильс Бор, который уже хлестко ответил на Эйнштейново «Бог не играет в кости» («Не указывайте Богу, что делать»), также привел замечательный пример того, как фетишистская денегация убеждений работает в рамках идеологии. Заметив подкову на двери, удивленный гость признался, что не верит, будто бы подкова приносит удачу, на что Бор ответил: «Да я и сам не верю. Я повесил ее здесь лишь потому, что мне сказали, будто она приносит удачу и тем, кто в это не верит»[37].
• Опять-таки, хитрость заключается в убеждении не субъекта, а цыплят-товаров – следует изменить не то, как говорим о товарах мы, а то, как говорят между собой сами товары. Аленка Зупанчич доводит данную мысль до логического завершения и придумывает прекрасный пример, относящийся к самому Богу: «Предположим, в просвещенном обществе, где царит революционный террор, человека бросают в тюрьму за веру в Бога. Различными способами (отнюдь не только посредством просвещенного объяснения) его убеждают в том, что Бога не существует. После освобождения человек возвращается и рассказывав о том, как он боялся, что Бог покарает его. Разумеется, ему известно, что Бога нет, но знает ли об этом Бог?»
Именно в этом смысле наша эпоха, вероятно, менее атеистична, чем любая другая: мы все готовы предаваться крайнему скептицизму, занимать циничную дистанцию, эксплуатировать других людей «безо всяких иллюзий», нарушать все этические ограничения, вступать в экстремальные сексуальные практики и т. д. и т. п. – под эгидой молчаливого осознания того, что Большой Другой об этом не знает[38].
• В последние годы своей жизни президент Тито,