Впервые я оказался не на Мундосе, однако это было не так уж важно — смертные везде одинаковы. Ими всегда движет одно и то же, их мотивы неизменны — забраться повыше на социальной лестнице, чтобы оставить побольше власти потомкам или запечатлеть себя в истории.
Но почему я проглядел такую простую и такую опасную вещь? Я не мог выбраться из материального тела. Не мог сменить его, сменить перспективу.
Мы, демоны, суть переменчивость, и долгое пребывание в одном облике не может пройти для нас бесследно. Как мы влияем на бытие волей, внося коррективы в мироздание, так и бытие способно влиять на разум, запертый в ловушке. А это означало лишь одно: я не просто рисковал развоплотиться, если не вернусь в Эфирий в течение тысячи лет.
Эльфийская физиология, эльфийское мышление, сам эйдос эльфийскости будет влиять на меня, запирая в своих границах, хочу я этого или нет. И пусть пока прошло не так уж много времени, но важное обстоятельство — невозможность вырваться — ускорит процесс трансформации.
Переменчивость уступит постоянству.
Я не знал, к каким последствиям это приведёт. Ни один демон, насколько мне было известно, не утруждал себя исследованиями в этой области. Мысль о том, чтобы оставаться в одном теле и никогда его не покидать, показалась бы моим сородичам абсурдной.
Материя была игрушкой духа, и никак иначе. Никто бы не желал всерьёз стать игрушкой. Они служили развлечением, не предметом для подражания.
Почему я вообще задумался об этом только сейчас? Всё из-за осколка света, который проявлял себя всё активнее. Он ограничивал меня, иными словами, покушался на мою свободу. А это одно из величайших преступлений, которые можно совершить против демонов.
Но что, если влиял на меня не только осколок? Что, если смертная клетка воздействовала на меня, как, быть может, Хайман воздействовал на Сазевула?
Тварь в боку шевелилась всё активнее. Я скрипнул зубами, обрывая нити, ползущие вглубь моей сущности, поморщился от боли. Снова взглянул в зеркало.
Моего отражения в нём не было.
Вот оно что.
Вот в чём крылась ошибка. Я проверил лишь себя, убедился, что на меня ничто не влияло, и успокоился.
Но что, если реальность меняли для другого? Что, если ловушку бытия подготовили на червя, привели сюда его, а я лишь припёрся следом? Притом полагая, что раз верёвки нет на моей шее, значит, поводка не существует вовсе.
Из зеркала на меня пялилась жуткого вида тварь, словно вырвавшаяся из ночного кошмара смертного.
От привкуса божественности во рту стало кисло.
Глава 7
Из шеи существа вырастали четыре головы: человеческая, львиная, орлиная и бычья. Их внимательные и бесстрастные взгляды сходились на мне.
Мешанина голов переходила в тело, составленное из свитков. Их пятнали кляксы нечитаемых символов. Посреди условной груди ангела — а это был, вне всяких сомнений, ангел — мигал гигантский глаз, сразу напомнивший о многочисленных глазах, усеивавших кольца, из которых состоял ангел Ольги.
Одна пара крыльев обнимала странное тело, вторая была расправлена, вылезая за пределы зеркала, словно существо парило.
Несколько секунд мы рассматривали друг друга. Затем я поднял руку, приготовившись разбить зеркало. Человеческий лик разлепил губы.
— ПАДШИЙ ЗАБЫТ, — прогрохотало в черепе, и присутствие божественного усилилось. В глазах потемнело, так сильно эта скотина давила своим присутствием, — ЕРЕСЬ ИСКОРЕНА. ЕЁ ОСТАТОК В ТЕБЕ.
— Собираешься мстить? — оскалился я, прекрасно осознавая, что открытого противостояния сейчас не потяну. Но до чего эта подстилка Иешуа бесила!
Боги омерзительны. А раскормленные, самодовольные боги, подмявшие под себя мир, омерзительны вдвойне.
— ПОСТУПОК ПРАВЕДНИКА ВЗЫВАЕТ К НАГРАДЕ. ЧУЖАК, ТЫ ПОСЛУЖИЛ ОТЦУ.
Всю свою жизнь я служил себе и только себе. Даже когда меня призывали, сковывая обязательствами, я всегда стремился найти брешь в оковах, чтобы разбить их и примерно наказать зарвавшегося демонолога. И уж тем более я не стал бы служить по своей воле богу, хотя, не скрою, порой мои интересы пересекались с интересами этого племени. Но и тогда речь не шла о повиновении; это были временные и шаткие союзы, основанные на необходимости.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Собственно, Эллеферия будет моим первым проектом воспитания бога под себя. С мертвецами работать намного проще, особенно если они чем-то обязаны тебе.
— Чужак? Что ты знаешь обо мне?
Синева радужки гигантского глаза вспыхнула ярким светом.
— ДА ВОПЛОТИТСЯ В ТЕБЕ ЕДИНСТВО НАЧАЛ, ВЕРНЫЙ ГЕРОЛЬД. НЕСИ ЗНАМЯ СЛАВЫ В ПЕРВЫХ РЯДАХ ЗАЩИТНИКОВ.
Казалось бы, ярче стать не могло — и всё же стало. Ослепительный свет отпечатал на сетчатке картину: ангел раскрывает крылья, что обнимали тело, и письмена заструились по свиткам, которые охватил огонь.
А в следующий миг по нитям, исходившим из паразита, побежала боль. Колени подкосились, и я навалился на раковину, с трудом избежав падения. Приступ длился недолго, но за это время я возненавидел божественных ублюдков с удвоенной силой.
Боль схлынула так же внезапно, как пришла. Пару мгновений я не шевелился, лишь тяжело дышал. Запоздало вспыхнула ярость, и я ударил чистой волей по зеркалу. По нему пробежала паутина трещин, и с тихим треском оно рассыпалось на сотню осколков.
Поздно — посланец Иешуа убрался в загадочные эмпиреи, как только достиг цели. А что это была за цель…
Я замер, прислушиваясь к себе. Самодовольная тварь, угнездившаяся во мне, не дёрнулась, когда я применил волю. Она проросла дальше, фактически заняв всю демоническую сущность. Тонкие нити пронизали меня насквозь, облепив даже душу Нани.
И тем не менее боль не приходила. Хуже того, свет не просто не обжигал — каким-то образом в нём чудилось пугающее родство.
— Так, — сказал я, наблюдая, как пространство, которому я не приказал закрепить изменения, медленно исцеляет свои шрамы, — очень интересно.
Неведомым образом крылатый выродок скрепил противоположности. Обычно этим занимались Ткачи.
Как удобно быть мыслью бога, которому принадлежит планета! Для тебя нет ничего невозможного.
Но если серьёзно, то напрашивался вывод: слияние провернули через эльфа. Он выступил посредником, мостом между божественным и демоническим. Следовательно, если я покину это тело…
Но вот покинуть его я никак не мог. И к тому же проросшие корни света вряд ли удастся извлечь без чудовищной боли.
И это в том случае, если в произошедшем не поучаствовала Изнанка. Но хоть я и носил на себе отпечаток, её союз с богом крайне сомнителен.
Я запрокинул голову и задумался.
Шелестели осколки зеркала, вставая на предназначенные им места.
Пожалуй, оно и к лучшему, что я сильно пострадал во время схватки в хранилище. Рано или поздно моя сущность восстановится до прежних размеров. Достаточно изолировать нарастающую суть от огненных щупалец. Когда время придёт, я попросту оторву от себя поражённый участок. Да, это варварство, но я уже проделал нечто похожее совсем недавно.
Это лучше, чем таскать в себе подарок Иешуа.
Потому что хуже, чем козни богов, могут быть только их подарки. За них всегда приходится платить, и цена, которую устанавливают боги, как правило, чрезмерна.
Есть и второй план, если не удастся сдержать рост паразита. Пристроить к делу Эллеферию, пропустить себя через неё и выжечь всё лишнее — вместе с огромным куском своей сущности. Это куда более болезненный и трудоёмкий процесс, чем в первом варианте, однако рабочий.
Я вымыл ладони, смочил растрепавшиеся волосы и пригладил их. Подмигнул отражению в полностью восстановившемся зеркале и волей осушил руки.
До чего приятно не чувствовать себя калекой!
Обманчивое впечатление.
Да, теперь осколок мысли не препятствовал мне, но это не означало, что я вернулся на пик возможностей или хотя бы обладал теми же силами, какими обладал, когда овладел эльфом.