‘Я знаю, что сейчас для тебя трудное время. Но чем спокойнее мы сможем это сделать, тем легче все пройдет, слышишь?’
‘Да, я тебя слышу.’
- Хорошо, тогда я собираюсь подготовить вас к переезду в Хантсвилл. Поэтому сначала я хочу, чтобы вы встали так, чтобы ваши ноги были примерно в восемнадцати дюймах друг от друга. Вы ведь служили в армии, верно?’
- Чертовски верно, был сержантом-артиллеристом в корпусе.’
- Морской пехотинец, да? Ну, тогда я думаю, что ты знаешь, как вести себя непринужденно.’
Джонни послушно встал на свое место.
- Спасибо, старик’ - сказал дядя. ‘А теперь просто постойте спокойно минутку, пока я закреплю их вокруг ваших лодыжек.’
Джонни сделал так, как ему было велено, и был столь же послушен, как если бы вокруг его талии была закреплена цепь на животе. Затем его руки были освобождены от своих первоначальных наручников и вновь закреплены в наручниках, которые свисали с цепи. Теперь он был ограничен короткими шаркающими шагами, которые позволяли кандалы на ногах, и минимальными движениями рук, которые давали ему звенья между наручниками и цепью на животе. Каким бы массивным, мощным и пугающим он ни был, Джонни Конго теперь был совершенно беспомощен. К двум надзирателям, пришедшим в его камеру, теперь присоединились еще несколько их коллег, которые вели его через отделение Полунского к погрузочному отсеку, где его ждал транспорт.
Много лет назад, когда Джонни бежал из Хантсвилла, его коллега Алеут Браун хладнокровно застрелил надзирателя по имени Лукас Хеллер, пустив ему пулю в затылок. Джонни полагал, что стражники вокруг него теперь это знают. Он ждал первого удара или удара дубинкой Билли, зная, что они могут сделать с ним все, что захотят, и он совершенно не сможет сопротивляться. Но спокойного, цивилизованного присутствия дяди, должно быть, было достаточно, чтобы подавить любое желание жестокой расплаты, потому что они добрались до погрузочного отсека без каких-либо помех. Не было даже никакого крика со стороны других заключенных, которые в последний раз провожали своего товарища по заключению, направлявшегося в дом смерти. Они были совсем одни в своих безмолвных камерах, запертых за глухими стальными дверями, которые тянулись вдоль коридоров. Они понятия не имели, что Джонни вообще когда-либо был в отряде, не говоря уже о том, что его увозили умирать.
Джонни Конго посадили на заднее сиденье белого микроавтобуса без опознавательных знаков, принадлежащего отделу по перевозке преступников, и приказали сесть на одну из двух серых обитых тканью скамеек, стоявших по обе стороны того, что обычно было пассажирским салоном. Затем его лодыжки были прикованы цепью к полу.
На окнах были стальные решетки, и еще одна, более солидная, отделяла пассажирский салон от водительского сиденья. Напротив Джонни сидел вооруженный охранник, одетый в коричневые брюки, белую рубашку и черный защитный жилет. Охранник ничего не ответил. Он выглядел настороженным, но в то же время расслабленным, как человек, который хорошо справляется со своей работой и доверяет другим охранникам, даже в присутствии известного множественного убийцы. Джонни Конго тоже ничего не сказал, просто посмотрел на охранника, глядя на него сверху вниз, полный решимости утвердиться в качестве альфа-самца, даже в тот день, когда он должен был умереть.
Подробности казни Джонни Конго обсуждались на самом верху Техасского департамента уголовного правосудия. Они полностью осознали, что он был чрезвычайно опасным преступником, который уже доказал, что может сбежать из подразделения строгого режима. Его дело было широко освещено в средствах массовой информации, и чем ближе подходило время его казни, тем больше оно становилось. Когда он выходил из Полунского отделения, у каждого выхода стояло по паре телевизионных репортеров, а над головой гудел вертолет. Еще одна, гораздо более крупная медиа-стая была собрана вокруг задних ворот блока стен, через которые всегда пропускались колонны смертников.
Единственное, что им всем было нужно, - это изображение Конго, каким бы расплывчатым и зернистым оно ни было. Единственными его портретами были официальные фотографии, сделанные, когда он сошел с самолета из Абу-Зары, выглядя так, будто кто-то проехался грузовиком по его лицу, или старые архивные фотографии с его первой вспышки дурной славы, когда-то давно. Великая американская общественность хотела и должна была увидеть человека, которого их правовая система убивала от их имени в самый последний день его пребывания на земле. Но власти не давали никому, включая средства массовой информации, возможности приблизиться к осужденному.
Принимая во внимание как злобность Джонни Конго, так и тот самый публичный позор, от которого пострадает вся система уголовного правосудия Техаса, если он уйдет от них во второй раз, в стандартном формате конвоя произошли изменения. Как всегда, машин было три. Но на этот раз третьей в очереди была не другая патрульная машина, как обычно, а бронетранспортер "Ленко Беаркат", нагруженный тяжеловооруженной командой спецназа из десяти человек. "Беаркат" был большой, черной, угрожающей боевой машиной, а люди внутри него были полицейским эквивалентом спецназа. Против их огневой мощи ничто, кроме полномасштабного военного нападения, не могло иметь шансов на успех.
В день казни Джонни Конго все, кто видел Д'Шона Брауна, сообщали, что он казался замкнутым, подавленным и, по-тихому, сдержанно выражаясь, очень расстроенным. Казнь была назначена на шесть часов вечера. Хантсвилл находится всего в семидесяти милях к северу от Хьюстона, прямо по шоссе 45, и занимает не больше часа, если движение небольшое. Но Д'Шонн хотел быть уверенным, что не пропустит час пик, и поэтому, когда конвой, везущий Джонни Конго на казнь, покинул Полунскую часть, из подземного гаража под его штаб-квартирой в центре Хьюстона с мурлыканьем выехал "Роллс-Ройс Фантом" Д'Шона. Д'Шонн сидел сзади. Клинт Хардинг сидел впереди рядом с водителем. Вслед за "Роллс-Ройсом" из гаража выехал черный "Субурбан". В ней находились еще четверо людей Хардинга, чья задача состояла в том, чтобы провести Д'Шона через толпу за тюремными воротами в смотровую комнату, откуда открывался вид на камеру казни.
Д'Шонн смотрел телевизор на своем айпаде. - По телевизору показывают Джонни в прямом эфире, следят за ним с неба, как за очередным О'Джеем.’
‘Я ненавижу, как они превращают это в цирк, - сказал Хардинг, снова поворачивая голову к Д'Шону. - Послушай, я знаю, что он был приятелем твоего брата или кем-то еще, но Джонни Конго был опасным человеком. А теперь он получает самое страшное наказание, какое только может вынести наше общество. Это не должно быть превращено в телевизионное реалити-шоу.’
У