— И тебе, Паша, желаю освободиться пораньше и к своему ребенку… Мальчик у тебя?
— Дочушка! Да пригожая! Красавица, в этом году в школу пойдет!
— С кем она?
— С мамой моей.
— А немец твой?
— Убили его, хороший Гансхен был, у нас таких не бывает, — с сожалением сказала Паша.
— Бывают! И получше бывают!
Днем она еще кое-как могла держать себя, но ночью, когда наступала тишина, не бегали нянечки и сестры, не гремела ведрами тетя Настя, Надю охватывали, как клещами, страх и отчаяние. Страх за то, что, получив свободу, она не чувствовала себя счастливой. Горечь потери потраченных лет, разочарование в идеалах, веры в счастливое будущее, и самая главная потеря — ее любовь — Клондайк, наполняли душу отчаянием.
«Тот мрачный опыт, которым я обогатилась за эти годы, не даст мне никогда уже больше быть такой, какой я была. В самые светлые минуты моей жизни, если они и выпадут на мою долю, я буду помнить о вас, черные тучи зечек под вахтой в дождь, мороз и в пургу, на дне котлована в Безымянском карьере, растерзанную Асю, Бируте, длинную прядь огненно-медных волос, прилипшую к доскам топчана, одинокий силуэт на свежевыпавшем снегу безжизненной тундры.
Господь сохранил мне жизнь, я прошла через все испытания, не уронив себя, и все еще молодая, но сердцем чувствую, не для того, чтоб позабыв о прошлом, беспечно наслаждаться своей «воробьиной» свободой, а чтоб не забыть, не похоронить, и, при случае, всегда и везде донести до людей, о том, что видела, что знаю, через что прошла сама.
В ПУТИ К «ВОРОБЬИНОЙ» СВОБОДЕ
Свободно рабскую
Судьбу неси; тогда рабом
Не будешь ты.
Менандр
Макака Чекистка, с торжественным выражением лица, подала Наде бумагу, где несколькими строчками ей сообщалось о том, что заседание коллегии Верховного Суда Союза ССР пересмотрело приговор Люберецкого суда, отменило его по вновь открывшимся обстоятельствам, и делопроизводством прекратило за неимением состава преступления.
Маленькая бумажка, меньше половинки листка из школьной тетрадки, таила в себе целый огромный мир. Свободу!
Это был тот самый документ, о котором ей говорил Клондайк. Теперь его не было, была только «воробьиная свобода». Она перелетела из маленькой клетки в большой вольер.
Удивленно, с недоумением смотрели провожавшие ее зечки, как равнодушно она согнула вдвое драгоценный листок и небрежно засунула в карман, без тени улыбки в запавших глазах и осунувшемся лице, она попрощалась, с дорогими ей, зечками, не испытывая никаких чувств, кроме тоски и одиночества. Не было на свете друга, кто бы искренне порадовался за нее, так думалось ей, прощалась с лагпунктом «2-й Кирпичный завод» Речлага, где отбыла она ни больше ни меньше как четыре года восемь месяцев, «ни за что ни про что»!
Первого, кого встретила Надя, перешагнув за вахту, был Валек. Смущенно улыбаясь, он подошел к ней и взял из ее рук чемоданчик с пожитками.
— Я тут случайно, вот! — начал оправдываться Валек. — Подумал, может, в город тебя забросить? Машина вот! Готова!
Стоял Валек спозаранку, рискуя навлечь на себя гнев начальства, в новой гимнастерке с чисто выбритым лицом, ждал… И Надя догадалась: «Не случайно».
— Спасибо, Валек, — стараясь удержать слезы, прошептала она.
Тундра за эти несколько дней совсем освободилась от снега, и ничто не напоминало о недавнем снегопаде и морозах. Не теряя ни минуты драгоценного тепла, уже зазеленела мелкая поросль травы, а солнце светило так ярко и приветливо грело, как будто хотело оставить по себе приятную память о Заполярье.
— Остановись здесь, Валек, — попросила Надя.
Около того места, где они увидели распростертого Клондайка, оба сошли с машины и молча постояли. Напрасно всматривалась в землю Надя в надежде отыскать хоть признак крови или какое-либо напоминание о нем. Ничего! Мелкая, густая, как щетина, трава уже пробивалась из земли. «Может, политая его кровью». — Она стиснула зубы и поспешила вернуться к машине.
— Поехали, Валек!
— А знаешь! Я тогда его сразу узнал, не хотел тебя пугать. Ребята мне сказали, оружье у него забрали и документы.
— Кто это был? — застонала Надя.
— Ищут! Уголовников полно освободилось, но поймают обязательно, — заверил ее Валек.
— На пекарню проститься бы заехать.
— А там новые все. Китаец в городе комнату получил, а остальных на шахту отправили.
— За что?
— Да вроде говорили, оттуда пришли… эти… Не повезло Тарасову, только новые лычки прицепил, поздравляли к Первому мая.
— Замолчи! — в отчаянии воскликнула Надя. — Не хочу! Не надо! — и выдержала, не разревелась.
— Куда ты теперь? — через некоторое время спросил Валек.
— Домой, к себе…
— Адрес оставь, напиши, где будешь. Лады?
Так далеко от города всегда казался ей кирпичный завод, и тогда, когда она ехала в одном автобусе с Клондайком, вдоволь успела насмотреться на его оживленное лицо и сияющие глаза. Но доехали очень быстро. Валек подрулил к самому вокзалу.
— Ты тут, в машине посиди, я сбегаю, уточню, когда поезд на Москву. Не то 17.45, не то 17.30, — сказал Валек.
Надя с удовольствием осталась в кабине. Ей совсем не хотелось идти, толкаться у вокзальной кассы, где стояли кучками молодые, с вороватыми, наглыми глазами, парни.
— Давай скорее документы, справку об освобождении, — сказал, подбегая к машине, Валек.
— Зачем? Я сама билет возьму! — попробовала протестовать Надя.
— Быстро сюда давай! Там кассирша знакомая. На этот раз Валек пропал надолго, а когда вернулся, скомандовал:
— Давай сюда манатки, пошли, скоро поезд. Семнадцать тридцать — московский. Воркута — Москва, пятьдесят второй.
— А билет? — заволновалась она.
— Держи свой билет, справки, и все твои «пионерские атрибуты».
— Подожди, Валек! Возьми деньги за билет, — засуетилась Надя, подавая ему деньги.
— Не возьму, нипочем не возьму, не суй! — и отпрыгнул, когда Надя попыталась затолкнуть ему деньги в карман гимнастерки.
На перроне сновали десятка три людей, не больше. В основном все военные, полярные летчики, провожавшие кого-то, штатских мало, и те женщины. Подошли к двенадцатому вагону. «Мягкий» — написано в углу, где вход.
— Зачем мягкий, я же хотела простой.
— Садись! Не было простых, одни непростые, — Валек протянул проводнице билет.
— Кто из вас отправляется? — с подозрением оглядела проводница по очереди обоих.
— Вот сестра моя, вы уж позаботьтесь о ней, — весело сказал Валек.