Потом проскочила мимо запретов Валя. Улыбнулась лисьей мордочкой:
— Как вы, Надя?
— Ничего! Как ты, Валюша?
— Завтра на этап. Горохов отправляет!
— За что? — воскликнула пораженная Надя.
— За вас! Вызвал, кричал как ненормальный, все спрашивал, как я могла не знать, что Тарасов с вами в связи!
— А как ты могла знать, если этого не было? — вспылила Надя.
Хитрый, насмешливый огонек блеснул в зеленых лисьих глазах Вали. «Не поверила», — обиделась Надя.
— Я так приблизительно и сказала… что не знаю, не видела…
— Куда этап?
— Сказали, в Казахстан, Караганду или Экибастуз.
— Валюша, просьба у меня к тебе. Вот эти продукты забери себе и сдай, пожалуйста, по моему обходному листу все мое казенное. Валенки, телогрейку, бушлат, матрац, ну, словом, все барахло их. А листок обходной в кармане бушлата. Сделаешь?
— Конечно, какой труд!
— Сало и колбаски с собой возьми да конфеты раздели, как раньше с тобой делили.
Попрощались, как сестры, обе всплакнули. Шутка сказать! Четыре года вместе из одного котелка баланду хлебали.
Не успела Валя закрыть за собой дверь, как пришла Дуся со следователем.
— Ты можешь отвечать спокойно, без рева? — спросила она. Надя оскорбилась:
— Если ты выйдешь вон, за дверь!
— Ну, я вижу, тут все в порядке. Располагайтесь! — по-хозяйски предложила она следователю.
— За что вы ее так? — улыбнулся он, намереваясь создать «доверительную атмосферу». Но Надя прошла хорошую школу и знала, что стоит улыбка следователя в доверительной атмосфере.
— Потому что она такая же зечка, какой была я, а ведет себя как главврач, а ей надо помнить: всяк сверчок знай шесток. Что вы от меня еще хотите?
Но следователь не обратил внимания на ее задиристый тон.
— Скажите, когда началось ваше знакомство с Тарасовым?
— Мы попали в Речлаг почти одновременно.
Следователь удивленно поднял брови.
— Он как начальник режима, я как заключенная по статье семьдесят четвертой через семнадцать.
— Так! — произнес он, обдумывая, как бы поделикатнее задать ей щекотливый вопрос.
— Чтобы сразу избежать ваших оскорбительных вопросов, скажу: он считал меня своей невестой и ждал четыре года.
— Вы хотите сказать…
— Да, я хочу сказать; если вы знаете разницу между любовницей, сожительницей, женой и невестой, то все поймете. И погиб он накануне нашей свадьбы. Все ясно?
— Вы сказали мне, что он вышел вас встретить на дорогу к пекарне.
— Не уверена. Но боюсь, что так и было, хотя я просила его не встречать меня.
— Почему?
— Не знала точно, когда освобожусь.
— Теперь еще вопрос, и я вас избавлю от своего присутствия, чувствую, что вы устали.
— Ничего! — сказала через силу Надя. Она действительно устала сдерживать себя, казаться холодной, равнодушной, когда в душе все кипело, рвалось наружу.
— Не знаете ли вы, было у него с собой оружие?
— Не знаю, но думаю, что было.
— Почему вы так думаете?
— Потому что накануне, провожая меня, он сказал, что начальство боится выходить вечерами, стало опасно из-за того, что выпустили уголовников.
— Ну что же, это убедительно. А документы? Были у него с собой документы. Военный билет, партбилет?
— Этого я не знаю, могу только предположить.
— Мне очень важно, что вы думаете! Говорите…
— Я думаю, что были, он возвращался с работы, а там пропускная система. Вы узнайте, если он вернулся с пятичасовым автобусом, то мог переодеться.
— Он ушел из управления в восемнадцать пятнадцать.
— Тогда все! — хрипло сказала Надя и откинулась на подушку, чувствуя, что еще немного — и она начнет выть и биться головой о стену.
— Спасибо! Вы очень помогли мне: умно и толково. Разрешите, я все быстро запишу с ваших слов.
Потом Надя расписалась у него на протоколе допроса Михайловой Н. Н. так же, как много лет назад, не потрудившись прочитать, что там, в протоколе. Ей было все равно, что будет дальше, какое еще испытание заготовлено судьбой. Сейчас ее интересовал только один вопрос, который задать было неимоверно тяжело, и она долго внутренне готовилась к нему, собирая все силы, чтоб услышав, не сойти с ума окончательно.
Следователь встал и протянул ей руку.
— Наслышан, вы были незаконно осуждены и теперь восстановлены в правах! Поздравляю!
— Скажите! — глухо спросила Надя и замолчала, собирая в комок всю себя, чтоб произнести остальное.
— Слушаю вас!
— Скажите! — еще раз повторила она. — Когда хоронят Тарасова? Простите, мне больше не у кого спросить…
— Гражданская панихида была пятого мая. Приезжали его родители, на самолете забрали в Ленинград. — Еще раз благодарю за помощь. До свиданья! — Следователь поспешил выйти догадываясь, что сейчас произойдет с Надей, и не ошибся.
После его ухода, уже не сдерживая себя, она долго выла, стонала и плакала, до крови искусав свои губы, уткнув лицо в подушку, чтоб не было слышно ее. И так, вздыхая и всхлипывая, незаметно задремала. Очнулась от того, что кто-то сильно тряс ее за плечо. Над ней стояла сменная сестра Паша со шприцем в руке.
— Лежи тихо, сейчас укол сделаю, — сказала Паша.
— Не надо! — слабо запротестовала Надя. Она до смерти боялась уколов.
— Я говорю, не двигайся, а то больно будет. Это глюкоза с аскорбинкой.
— Вроде ведь не было у вас глюкозы?
— Для зеков нет, для вольных нашлась.
— Посиди, Паша, со мной, а? Так муторно одной здесь лежать.
— Некогда! Вот обход сделаю, лекарства раздам, приду.
— Обманешь?
— Я в ночь дежурю, приду!
И действительно, после ужина, вскоре как прозвучал отбой, в дверях показалась щуплая Пашина фигурка и, прежде чем затворить за собой дверь, внимательно просмотрела коридор, прислушиваясь к голосам из палат.
— Вроде утихомирились! — сказала она, присаживаясь на кровать в ногах у Нади. — Не спала?
— Нет! Садись удобнее. Надя продвинулась к стене.
— Посижу трохи, намаялась! Ноги гудом гудят! Утром, на пятиминутке, главврач говорила, что подчистую тебя освободили, по пересмотру! Счастливая!
— Не приведи Господь и избавь от такого счастья! — мрачно пробормотала Надя.
— Ты о Красюке? Уедешь и забудешь, — заверила ее Паша.
Надя промолчала. Разве могла она объяснить кому-либо, кем был этот Красюк для нее?
— Куда поедешь? Домой?
— Куда же еще! Домой, конечно…
— А мне еще три года трубить!
— А всего сколько?
— Десятка да пять по рогам.
— Ой! — удивилась Надя, — За что тебя так? — Спросила, чтоб поддержать разговор, хотя знала наперед, что услышит обычное «ни за что ни про что!» или «сама не знаю!»