Доброе утро, — сказал Страйк.
— Доброе утро, — сказал Литтлджон, глядя на Страйка сквозь тяжелые веки. — Нужно составить отчет по Той Бою.
Страйк молча наблюдал за тем, как Литтлджон достал из ящика папку и добавил в нее несколько листов для заметок. Пат снова начала печатать, покачивая электронную сигарету между зубами, не обращая внимания на обоих мужчин. Когда Литтлджон положил папку в ящик, он повернулся к Страйку и впервые за время их знакомства завязал разговор.
— Думаю, тебе следует знать, что за мной могут следить.
— Следить? — повторил Страйк, подняв брови.
— Да. Я почти уверен, что видел одного и того же парня, наблюдающего за мной с разницей в три дня.
— Есть причины, по которым за тобой кто-то наблюдает?
— Нет, — ответил Литтлджон с оттенком пренебрежения.
— Ничего, что ты мне не говоришь?
— Например? — сказал Литтлджон.
— Жена не планирует разводиться? Кредиторы пытаются тебя разыскать?
— Конечно, нет, — сказал Литтлджон. — Я подумал, что это может быть как-то связано с этим местом.
— Что, с агентством? — спросил Страйк.
— Да… нажил себе несколько врагов, не так ли?
— Да, — сказал Страйк, отпив глоток чая, — но они почти все в тюрьме.
— В прошлом году вы связались с террористами, — сказал Литтлджон.
— Как выглядел человек, наблюдавший за тобой? — спросил Страйк.
— Худой черный парень.
— Тогда, наверное, неонацист, — сказал Страйк, мысленно помечая, что нужно сказать Штырю, что худощавого чернокожего парня нужно заменить.
— Возможно, это пресса, — сказал Литтлджон. — Та история о тебе в Private Eye.
— Думаешь, они приняли тебя за меня, да?
— Нет, — сказал Литтлджон.
— Ну, если ты хочешь подать заявление, потому что боишься…
— Я не боюсь, — отрывисто сказал Литтлджон. — Просто подумал, что ты должен знать.
Когда Страйк не ответил, Литтлджон сказал:
— Может быть, я совершил ошибку.
— Нет, это хорошо, что ты держишь глаза открытыми, — неискренне сказал Страйк. — Дай мне знать, если снова увидишь этого парня.
— Будет сделано.
Литтлджон, не говоря ни слова, вышел из офиса, бросив косой взгляд на Пат, когда проходил мимо нее. Офис-менеджер продолжала решительно смотреть на монитор. Как только шаги Литтлджона стихли, Страйк указал на телефон.
— А много ли их еще?
— Она снова звонила, — сказала Пат, — но опять то же самое. Угрожает, что обратится в прессу со всей своей выдуманной чепухой.
— Откуда ты знаешь, что это выдуманная чепуха? — язвительно спросил Страйк.
— Ты никогда не нападал на нее, я это знаю.
— Ты ничего не знаешь, черт возьми, — раздраженно сказал Страйк, вставая с дивана, чтобы взять на кухне банан, вместо шоколадного печенья, которого ему очень хотелось.
— Может, ты и сварливый, — сказала Пат, нахмурившись, — но я не видела, чтобы ты обхамил женщину.
— Спасибо за вотум доверия, — сказал Страйк. — Не забудь сказать об этом “Мэйл”, когда они будут звонить, и удали эти сообщения.
Прекрасно понимая, что срывает свой гнев на офис-менеджере, он заставил себя сказать,
— Ты права: я никогда не кидал ее и не делал ничего из того, о чем она кричит.
— Она не любит Робин, — сказала Пат, глядя на него, ее темные глаза проницательно блестели за линзами очков для чтения. — Зависть.
— Нет ничего…
— Я знаю это, — сказала Пат. — Она с Райаном, не так ли?
Страйк угрюмо откусил от банана.
— Так что же ты собираешься делать? — спросила Пат.
— Ничего, — сказал Страйк с набитым ртом. — Я не веду переговоров с террористами.
— Хм, — сказала Пат. Она глубоко затянулась электронной сигаретой и заговорила сквозь облако пара. — Нельзя доверять пьющим людям. Никогда не знаешь, что они могут натворить, когда у них отключаются тормоза.
— Я не собираюсь, чтобы меня держали за горло до конца жизни, — сказал Страйк. — У нее было шестнадцать чертовых лет. Хватит.
Выбросив банановую шкурку в мусорное ведро, он направился обратно во внутренний офис.
Переход Шарлотты от доброты к яростным обвинениям и угрозам не стал неожиданностью для Страйка, который годами терпел ее перепады настроения. Умная, веселая и часто очаровательная, Шарлотта была способна и на безмерную злобу, не говоря уже о саморазрушительном безрассудстве, которое заставляло ее по прихоти разрывать отношения или идти на крайний физический риск. Различные психиатры и психотерапевты на протяжении многих лет пытались вписать ее непредсказуемость и несчастье в какую-то четкую медицинскую классификацию. Ей прописывали лекарства, она металась между консультантами, ее помещали в лечебные учреждения, но Страйк знал, что что-то в самой Шарлотте упорно сопротивлялось помощи. Она всегда настаивала на том, что ни медицина, ни психиатрия никогда не помогут и не смогут помочь ей. Только Страйк мог сделать это, твердила она снова и снова: Страйк мог спасти ее от самой себя.
Сам того не осознавая, он сел в кресло Робин вместо своего, лицом к доске, на которой были прикреплены заметки и фотографии, связанные с делом ВГЦ, и задумался о Шарлотте. Он хорошо помнил ночь на барже, принадлежавшей одному из ее друзей, злобную ссору, вспыхнувшую после того, как Шарлотта выпила полторы бутылки вина, и поспешный уход остальных участников вечеринки, оставивших Страйка одного разбираться с Шарлоттой, угрожавшей зарезать себя ножом. Он обезоружил ее физически, в результате чего она поскользнулась и упала на пол. После этого, когда она выходила из себя, она утверждала, что он ее швырнул. Несомненно, если бы он прослушал третье сообщение, его обвинили бы в других нападениях, в неверности и жестокости: по словам Шарлотты, когда она была пьяна или зла, он был чудовищем с беспрецедентным садизмом.
За шесть лет, прошедших с момента окончательного разрыва отношений, Страйк пришел к выводу, что неразрешимая проблема между ними заключалась в том, что они с Шарлоттой никак не могли договориться о том, что такое реальность. Она оспаривала все: время, даты и события, кто что сказал, как начались отношения, были ли они вместе или расстались, когда у него были другие отношения. Он до сих пор не знал, был ли реальным выкидыш, который, по ее словам, случился незадолго до того, как они расстались навсегда: она никогда не показывала ему доказательств беременности, а смещение дат могло свидетельствовать либо о том,