Читать интересную книгу Отряд - Андрей Посняков

Девушка подошла к оврагу, покричала:

- Федо-о-от! Федотий!

Никакого ответа, лишь собаки за Черторыем еще громче залаяли.

- Федо-о-от!

Не откликается. Самой пойти посмотреть? Вон они, яблони, близко. Летник не украдут у копны? Не должны: вроде бы нет никого…

Ловко перебравшись через овраг по узкой тропинке, девушка направилась к яблоням - нет, все-таки это, скорее, был запущенный сад - и вдруг, прямо на тропинке, между деревьями увидала мелкую белеющую вещицу… Марья наклонилась… Костяной гребень с ошкуем! Тот самый, только что подаренный…

- Федоо-о-от!

И страшно стало вдруг, до жима в груди и горле, и чья-то темная, показавшаяся вдруг на миг огромной, тень закрыла небо…

- Э-ге-гей!!! - громко закричал кто-то неподалеку.

И тень исчезла, бесшумно, как морок. А может, и не было никакой тени… Так, показалось…

- Э-гей!!!

Девушка бросилась на крик:

- Кто здесь? Ты, Федотка?

- Нет… Это я, Гермоген. Лодочник.

Взъерошенный рыжий парень с веслом в руках вынырнул из-за кустов:

- Кричу вас, кричу… Сами же говорили - к вечерне успеть. Где отрок-то?

- Сама ищу… Давай-ко покричим вместе.

- Давай.

- Фе-то-о-от! Федотий!

- Может, он уже к лодке пошел?

- Да не должен бы без меня…

- Ну, тогда вон, по тропинке пройдемся, поищем…

- Что ж он не откликается-то, Господи?!

Бугорчатый шар луны уже повис в темнеющем небе медно-кровавым тазом, потихоньку зажигались звезды.

- Постой-ка… - Марья вдруг замедлила шаг. - Ничего тут, на тропинке, не видишь?

- Нет… А что, должен бы?

- Гребешок тут лежал… Красивый такой, белый, с ошкуем…

- С каким еще ошкуем? - недовольно обернулся лодочник.

- Ну, медведь такой, белый…

- Не, не видал… Вон, за теми кустами посмотрим - и к лодке. Да наверняка он давно там уже.

Ринувшись напролом, лодочник деловито захрустел кустами… И тут же выскочил обратно на тропинку с остекленевшим взглядом.

- Там… там… - дрожащим голосом произнес он. - Там…

- Да что там?

- Тебе… тебе лучше не смотреть.

- Нет, пропусти!

Такая уж она была, Марья, дочь кузнецкого старосты Тимофея Анкудинова сына, упрямая - уж если чего захочет, ни за что не отступится! Вмиг смахнула лодочника с пути, наплевав на саян, продралась сквозь колючие заросли…

Она даже не плакала… пока еще не плакала. Просто стояла, не в силах поверить в увиденное.

Ее троюродный братец Федотка лежал на спине, и в немигающих, широко раскрытых глазах его отражались луна и звезды. Исказившееся в гримасе боли и ужаса лицо его даже в лунном свете казалось бледным, а все тело представляло собой сплошное кровавое месиво.

- Господи… - в ужасе промолвила Марьюшка. - Господи… Словно ошкуй порвал… Ошкуй…

Глава 1

Правое ухо царево

Семен Годунов попытался расширить систему сыска в стране.

Р. Г. Скрынников. Россия в начале XVII в. СмутаЯнварь 1605 г. Москва

- Ну, что стоите, брады уставя?! - ближний родич царя боярин Семен Никитич Годунов прямо-таки дымился от гнева. Черная, чуть тронутая проседью борода его дрожала, толстые губы нехорошо кривились, красный мясистый нос дергался и сопел.

Трое навытяжку стоявших перед боярином юношей - Иван, Прохор и Митрий - обливались потом. И вовсе не потому, что так уж боялись царского родича, просто большая изразцовая печь, занимавшая чуть ли не треть горницы, истекала жаром. Семен Никитич - куратор Земского двора и фактически возглавлявший Боярскую думу, как и царственный брат, любил тепло, зная о том, прислуга топила печи, не жалея ни дров, ни страдавших от невыносимой жары посетителей.

- Ну? - уже потише, но с явным металлом в голосе промолвил боярин. - Что скажете в свое оправдание? Третий растерзанный мертвяк на Москве, - а им хоть бы хны! - Семен Никитич снова повысил голос аж до визгливого крика: - Три мертвяка! Растерзанных! За один только январь месяц! Вы когда душегубца ловить думаете? Или некогда? Что молчите?

- Да мы ловим, - негромко возразил Иван.

Высокий, стройный, с карими чувственными глазами и шевелюрой цвета спелой пшеницы, он отпустил над верхней губой небольшие усишки, а вот бороду еще не успел отрастить, все ж таки неполные девятнадцать лет - рановато для окладистой бородищи, хотя, вот, к примеру, у Прохора борода все же росла, а он был не намного и старше. Окладистая такая, рыжеватая, не особенно-то и красивая на Иванов взгляд, но тем не менее Прохор ею очень гордился, лелеял и холил. Так что выражение «брады уставя», пожалуй, можно было бы отнести лишь к нему одному, если б боярин выражался фактически, а не фигурально. Ну, не было у Ивана никакой бороды, а уж тем более у их третьего приятеля - Митрия, по прозвищу Митька Умник. Тот - худощавый, смуглый, темно-русый, на левой руке родинка около большого пальца - вообще был в компании самым младшим, едва шестнадцать исполнилось. Тоже стоял вот, уткнувшись серыми глазищами в пол, молчал - ну а что тут скажешь? Прав был боярин, кругом прав, как ни крути.

Три трупа за истекшую неделю - это и впрямь не очень-то хорошо, даже по московским меркам, тем более для всей троицы. Ведь парни-то имели к этим мертвякам самое прямое отношение - нет, не убивали, конечно, наоборот: убийц должны были вычислить и найти в самые кратчайшие сроки. Для того и служили в Земском приказе, в самом тайном его отделе, под непосредственным руководством думного дворянина Андрея Петровича Ртищева, старого знакомца ребят еще по французским делам. Он-то и призвал ушлых парней к службе, и весьма благоволил. Приказные же дьяки сию троицу так и прозвали, с насмешкою - «отрядец тайных дел», ну а Митька для благозвучия переиначил в «отряд тайных дел», так и впрямь куда лучше звучало. И в самом деле, сравнить только - «отрядец» или «отряд»?! Что лучше звучит? То-то же.

- И ладно бы черных людишек поубивали, - не обращая никакого внимания на Иванову реплику, продолжал разоряться боярин. - Пес-то бы и с ними… А то ведь - каких людей родичей! Знатных бояр, купцов богатейших… Эх… Да ведь как убили-то препохабно, истерзали всех, яко волчины, Господи, спаси и сохрани!

Семен Никитич мелко перекрестился на висевшие в углу иконы в золотых ризах. Иван тоже хотел было последовать его примеру, но сразу передумал - еще неизвестно, как бы к этому отнесся боярин. Слушок был: третьего дня, после обедни так Семен Никитич изгваздал посохом какого-то заезжего купчишку за то, что тот посмел подойти к висевшим в церкви годуновским иконам, - бедняга едва жив остался. И поделом - нечего креститься на чужие иконы, вот свою икону в церкви повесь, на нее и крестись, ей и молись, а хочешь - ликом к стене поверни, в качестве наказания, такое вот интересное было в Москве православие. Иван с Митрием над этим промеж собою смеялись, а Прохор только рукою махал - пусть себе на что хотят крестятся, хоть на иконы, хоть на тележное колесо, вообще, религиозные споры Прохора мало трогали, иное дело - кулачные бои.

Уж тут ничего не скажешь, боец был знатный. И раньше еще, на посаде Тихвинском живя, в боях удалью славился, и здесь, в Москве, имя не срамил - если было время, с большим удовольствием стенка на стенку хаживал, замоскворецкие супротив скородомских; все трое за Москвой-рекой, на усадьбе, доброхотом Ртищевым - дай ему Бог здоровьица - жалованной, и жили. Не одни - с Иваном с посаду Тихвинского невеста приехала, Василиска, сестрица Митькина. По осени, как и полагается, свадьбу играть решили - к тому оно и шло. Прохор, правда, старался в Василискином тереме без лишней нужды не появляться - все ж когда-то был в нее сильно влюблен, и не совсем заглохла еще в сердце старая рана, еще болела, еще кровоточила. Что ж, Василиска предпочла Ивана, а Прохора назвала братом. Всего лишь братом. Немного. Но - и немало.

- Ну что, жильцы, дворяне московские? - Семен Никитич все никак не мог уняться. - Чины ваши не велики ль вам?

Ишь, чины приплел, аспид. За французские дела - розыск грамот самозванца - Ртищев, как и обещал, выхлопотал парням чины: Митьке с Прохором - московских жильцов, ну а Иван так и остался дворянином московским, до стряпчего уж больно молод был, но сказали - жди, все может случиться. Наградили деньгами, и преизрядно - и то хлеб, тем более по нынешним непростым временам. Главное, конечно, что Митька с Прохором выбились из монастырских холопей, в свободные люди вышли, да еще в какие!

Скрипнув дверью - по велению боярина петли специально не смазывали, чтобы слышно было, что кто-то вошел, - в жарко натопленную присутственную горницу заглянул слуга.

Семен Никитич скосил глаза:

- Чего тебе, Федька?

- Думный дворянин Ртищев челом бьет, батюшка. Войти похощет.

Боярин махнул рукой и язвительно прищурил глаза: