— Встать! — офицерским рыком приказал неизвестный.
Можно и встать. Держась за край бордового стола, Виктор встал, его покачивало.
— По ряду причин, — стоя, продолжил свою речь Федоров, — и в связи с возможным использованием объекта для целей нашей организации приведение приговора в исполнение откладывается на срок, зависящий только от поведения осужденного.
Четверо сели, а Виктор продолжал стоять.
— Теперь о ряде причин, — желудочным голосом заговорил Семен Афанасьевич. — В ходе розыскных операций и сбора соответствующей информации оперативной группе при охранном комитете удалось добиться полной нейтрализации возможных враждебных акций в обозримом будущем с вашей стороны, Кузьминский. В любой момент нами могут быть предоставлены так называемым официальным, не говорю — правоохранительным, говорю карательным органам материалы, по которым любой суд, даже советский, вынесет вам смертный приговор за два убийства. Убийство рабочего ипподрома Сверкунова и убийство коммерсанта Борзова.
— Я не убивал Алексея, — тихо сказал Виктор и сел на стул.
— Мы это знаем, — небрежно заметил неизвестный.
— И тем большее удовольствие получим от того, как в силу неопровержимых доказательств суд без колебаний определит тебе вышку за убийство Алексея, — добавил Дима.
— Я могу продолжить? — недовольно осведомился у коллег Семен Афанасьевич. Коллеги замолкли и посерьезнели, а Семен Афанасьевич продолжил. — В тот отрезок времени, который определили медэксперты как единственно возможный для совершения убийства, а именно с восемнадцати до двадцати одного часа, вас видели уходящим с места преступления. Свидетель — пожилая женщина, жительница этого дома.
Пистолет чехословацкого производства, из которого застрелен Борзов, был приобретен вами, Кузьминский, у представителя группировки, базирующейся в Ховрино. Баллистическая экспертиза уже точно установила вид оружия. Возможный свидетель — администратор кафе Валерий Сараев, служивший посредником в продаже вам пистолета.
На стволе и рукояти пистолета имеются отчетливые отпечатки ваших пальцев, Кузьминский. Свидетель этому и безжалостный разоблачитель дактилоскопия, наука, как известно вам, безошибочная.
Все концы изобличающих вас улик — в наших руках. В нужный нам момент пожилая женщина опознает вас по фотографии. Когда мы захотим, пистолет чехословацкого производства окажется в руках органов, занимающихся расследованием убийства Борзова. Мы в любое время можем предоставить этим органам материалы, по которым совсем нетрудно определить, чьи отпечатки пальцев на орудии убийства. Вы все поняли, что я вам сказал, Кузьминский?
— Да, — подтвердил Виктор.
— Принимая во внимание неадекватное ваше сегодняшнее состояние, заунывно итожил Семен Афанасьевич, — мы хотели бы знать совершенно точно, какие выводы вы сделали из того, о чем сейчас вам сообщено.
Виктор поднял голову и равнодушно глянул на всю четверку. Сказал:
— Не рыпайся, парень, если хочешь жить. — И попытался улыбнуться.
— Несмотря на опьянение, вы правильно поняли нас, Кузьминский, удовлетворился ответом Семен Афанасьевич.
— В общих чертах, — добавил Дима.
— Достаточно, — решил неизвестный, выйдя из-за стола, подошел к Виктору, рывком за шиворот поднял его и заглянул в глаза. — Теперь частное определение по малым искам.
Только теперь пришел пронзительный страх. На него смотрели затуманенные, задумчивые глаза убийцы, и Виктор вдруг понял, что он умрет тогда, когда захочет человек, смотрящий на него.
Семен Афанасьевич открыл дверь и распорядился:
— Старлей, давайте ваших людей.
Вошли двое штатских, и, твердо понимая, что им делать, подошли к Виктору и неизвестному. Неизвестный выронил из правой своей богатырской руки Виктора, которого тут же подхватили штатские и отволокли к стене.
— Твои дела, — обратился неизвестный к Диме.
Дима приблизился к стене, с удовольствием заглянул в испуганное лицо известного литератора, и, не спеша, высказался:
— Совсем недавно ты, как я понимаю, с удовольствием наблюдал со стороны за тем, как грязные молодчики избивали меня. Мне наблюдения за экзекуцией недостаточно. Ты мне очень несимпатичен, Витя, и поэтому я приму участие в экзекуции непосредственно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Сказав это, Дима двумя пальцами — указательным и средним — ухватил Виктора за нос. Моталась голова, хрустел нос, слезы катились из глаз. Наконец, Дима выпустил его и брезгливо вытер пальцы носовым платком. Подошел молчаливый горец Удоев и в первый раз подал голос:
— Какой джигит, а плачет.
И без замаха с левой ударил Виктора в печень. Виктора скрутило.
— Отпустите его, — приказал неизвестный штатским, державшим Виктора за руки. Они отпустили. К всеобщему удивлению, Виктор продолжал стоять.
Неизвестный, ощерившись, приступил к делу. Он орудовал ребром ладони, как мясник при разделке туши, но орудовал совсем недолго: не выдержав профессиональной обработки, Виктор рухнул. Четверка стояла в бездействии, пока Виктор не открыл глаза. Тогда Семен Афанасьевич носком ботинка ткнул его в ребра. Постепенно распаляясь, они вошли в азарт, топча, размазывая ногами несопротивляющееся безвольное тело.
Последнее, что, увидев, запомнил Виктор, — три портрета на стене и склонившегося над ним Диму, харкнувшего ему в лицо.
Опомнились. Отошли к столу и уселись. Семен Афанасьевич отдал распоряжение:
— Можете отвезти.
Двое штатских ухватили Виктора за ноги и поволокли по полу к дверям, через приемную, к фургону. У фургона остановились. Вышедший следом старший лейтенант отворил дверцу, и двое штатских, сильно поднатужившись, забросили Виктора внутрь и влезли в кузов сами. Старший лейтенант захлопнул за ними дверцу, прошел к кабине, и фургон тронулся.
Штатские не без интереса наблюдали за тем, как малозаметно подпрыгивало Викторово тело на рифленом полу. Вскорости приехали.
— А он живой? — спросил старший лейтенант, открыв дверцу и глядя на неподвижное тело.
— Черт его знает, — в сомнении ответил один из штатских и за плечи приподнял Виктора. Тот тихо застонал. — Живой! Мастер ведь обрабатывал.
Фургон стоял у дома Виктора впритирку к подъезду. Виктора извлекли из фургона и подтащили к подъезду, затем — к лифту. Открылись дверцы, и все четверо оказались в кабине. Здесь висевший на руках штатских Виктор робко попытался напрячь ноги.
— Ишь ты, рыпается, — заметил старший лейтенант, и, выйдя из лифта, своим ключом открыл дверь Викторовой квартиры.
Штатские втащили Виктора в комнату и кинули на тахту, а старший лейтенант заглянул на кухню. Когда штатские зашли за ним, он задумчиво изучал накрытый Виктором для приема Алексея стол.
— С устатку? — увидев на столе две бутылки "Греми", догадался один из штатских о желаниях старшего лейтенанта, который тотчас подтверждающе кивнул.
Они, не спеша, с чувством, как люди хорошо потрудившиеся, под рыбку и холодных цыплят (икру не трогали) опростали одну бутылку. Штатские мыли использованную ими посуду, а старший лейтенант курил. Покурив, сказал:
— Хорошего понемножку. Поехали.
Заглянули в комнату. Виктор постанывал в полубеспамятстве — в полусне. Удовлетворенная троица удалилась.
В середине следующего дня Виктора навестил заботливый кооператор Удоев. Виктор от скрипа стула открыл глаза и увидел его, сидевшего на стуле. Удоев сидел, раздвинув ляжки, как на гинекологическом кресле, а меж ляжек в толстых руках держал объемистую хозяйственную сумку.
— Ты что, и переодеться сам не можешь? — не дождавшись ответа, Удоев сообщил: — Я тут тебе пожрать и выпить привез на неделю. По подсчетам специалистов, ты неделю пролежишь. Всего про все — на триста сорок рублей. Сейчас расплатишься или в кредит?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Виктор, преодолевая боль, вспыхивающую при каждом движении, неумело поискал во внутреннем кармане куртки и с удивлением извлек нетронутую пачку двадцатипятирублевок. Положил пачку на край тахты, сказал незнакомым голосом: