Деваться было некуда. Виктор сдался. Не глядя на Смирнова, сказал:
— Старушка одна видела, как часов в восемь вечера я из этого подъезда выходил.
— Выбегал, наверное, — поправил его Смирнов.
— Ну, выбегал, — согласился с поправкой Виктор.
— Так, — ударом палки о пол Смирнов отметил окончание первого этапа беседы. Вздохнул, и добавил: — Так. Ну, рассказывай, что ты увидел, когда вошел туда. Во-первых, как ты туда вошел?
— Входная дверь была открыта. Я позвонил, никто не открывал. Толкнул дверь, и она открылась. Увидел свет в комнате, и пошел туда. А там увидел Алексея. Он на диване вроде бы полулежал. И красное пятно на рубахе. Там, где сердце. Вот и все.
— А потом ты убежал. — Смирнов вновь пристроил подбородок на рукоять палки. — Ну, а как ты думаешь, его прямо там, на месте застрелили или перенесли на диван откуда-нибудь?
— Не знаю.
— В руках, под рукой Алексея ты ничего не заметил? Может, он пытался сопротивляться?
— Да нет, не заметил.
— Необычное что-то, беспорядок какой-нибудь в глаза не бросился?
— Не помню я ничего, — устало признался Виктор.
— Да, нервишки у тебя артистические, — разочарованно отметил Смирнов.
— Вас бы на мое место.
— Бывал я на таких местах, Витя. Значит, считаем, что ты Алексея не убивал...
— Не убивал, — перебивая, решительно подтвердил Виктор. И вдруг совершенно неожиданно для себя самого стремительно признался: — Зато я другого человека убил, Александр Иваныч.
— Чего, чего, чего? — безмерно удивился Смирнов.
— Я убил человека. Застрелил, — сказал, как отрубил, Виктор.
— Из чего? Из пальца, что ли?
— Долго рассказывать. — Из Виктора сразу же начал выходить пар.
— А ты все-таки расскажи.
— Сто пятьдесят поднесете? — попросил Виктор.
— Ты здесь хозяин, сам себе и налей. Только не уплывешь со ста пятидесяти?
Будто услышав их, вошел Казарян с кухонным полотенцем через руку и объявил:
— Кушать подано. — И не выдержал торжественного тона: — Отвык, наверное, пищу принимать, Витя?
— Я есть не хочу... — начал Виктор, а Казарян закончил за него:
— А хочу я выпить. Похмелиться, то есть. Ну что ж, пойдем, налью.
Умел-таки его тесть накрывать на стол. Расклад был по высокому классу: вилочки, ложечки, вазончики, рюмочки, салфеточки. И закусь в самом соблазнительном виде.
— Где продукт такой достаешь, затек мой ненаглядный? поинтересовался автор сей феерии.
— Добрые люди снабжают, — ответил Виктор, усаживаясь. Вспомнил добрых этих людей — непроизвольно дернулась щека — и тухло улыбнулся — ощерился.
Смирнов нашел в сушилке стакан и, садясь за стол последним, брякнул его перед Виктором:
— Рома, ему сюда сразу сто пятьдесят.
— Не многовато ли? Может сразу на куски развалиться, — усомнился Казарян.
— Если развалится, то минут на двадцать, на полчаса, не больше. Но в любом случае разговорчивее будет. А мне надо, чтобы он говорил.
— Вы, как хирурги над оперируемым совещаетесь, — попытался бодро пошутить Виктор, но на слове "оперируемым" засбоил, запутавшись в согласных.
Молчали все, потому что булькала водочка. Тесть протянул зятю заранее приготовленный изящный бутерброд с драгоценной черной икрой. Виктор взял левой рукой бутерброд, а правой — на три четверти наполненный стакан. Ни с того, ни с сего правая загуляла, заходила, задрожала. Виктор вернул стакан на стол.
— Отвернитесь, — попросил он.
Все трое с готовностью отвернулись, понимая его состояние. За их спинами морзянкой стучали зубы о стекло, жидкость звучно переливалась из одного в другое, вздохи раздавались, покряхтывание.
— Уже все, — облегченно сказал Виктор.
Они обернулись. Виктор со слезами на глазах жевал бутерброд. Без особой охоты, правда. С Викторовой проблемой было покончено, и Казарян разлил по трем рюмкам. Запаслись — каждый на свою тарелочку — закусью, самообслужились водичкой для запива, посмотрели друг другу в глаза, и Смирнов предложил:
— Со свиданьицем.
Разом махнули, синхронно запили и стали вразнобой закусывать. Закусили.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А неплохо, — признался тесть.
— Вполне, — согласился Казарян. А у Смирнова дела, все дела:
— Ну, а теперь, Витя, рассказывай, как ты человека убил. — Тесть с Казаряном оплыли слегка, как пыльным мешком ударенные. Сказать ничего не имели, только глаза переводили со Смирнова на Виктора и с Виктора на Смирнова, который в момент, когда взгляды окончательно остановились на нем, успокоил их весьма своеобразно: — Да не Алексея, не Алексея! Он кого-то постороннего на днях по запарке застрелил. Ну, рассказывай.
Последнее уже к Виктору относилось. В теле, которое принятые сто пятьдесят только-только начали приводить в порядок, от смирновских слов где-то внизу, в самом копчике возник пульсирующий страх.
— Не хочу. Не могу. Не буду, — решил Виктор.
— Как же тебя понимать? — с угрозой спросил Смирнов. — Только что ты обещал рассказать все, а теперь в отказку играть собрался?
— Я хотел вам одному, а вы при всех...
— Вот что, Витя, — тихо сказал тесть. — Если ты думаешь, что все случившееся с тобой касается только тебя, ты глубоко заблуждаешься. Помимо всего прочего, ты — отец моей внучки. И все происходящее рано или поздно отразится на ее жизни, а значит, и на моей. Я имею право знать.
— Выходит, я один тут не при чем, — догадался Казарян.
— Роман может уйти. Но я заранее предупреждаю тебя, Виктор, что все ему расскажу. Он должен знать, он будет мне помогать. Начинай, — приказал Смирнов.
— Я боюсь, — признался Виктор.
— Бояться поздно, — надавил Смирнов. — Начинай.
— Тогда многое надо рассказать... — сдался наконец Виктор.
— Не многое, а все, — поправил его Смирнов и, разлив по трем рюмкам, добавил: — Мы выпьем по второй, а ты рассказывай.
...К тому времени, когда Виктор завершил свой рассказ, они выпили и по третьей, и по четвертой.
— Ты, Саня, хотел со смертью Алексея разобраться, а здесь вот какой наворот, — раскручивая нож на столе, констатировал Казарян. Нож противно позвякал. Тесть придавил ладонью казаряновскую руку с ножом, прекратил звон и сказал:
— Это не убийство, Виктор, это самооборона.
— Плесните мне, а? — попросил Виктор и растер ссохшиеся губы. Поплохело что-то.
— Я плесну, плесну, — пообещал Смирнов и вдруг увидел, что тесть и Казарян поднялись из-за стола. — Алик, Рома, вы куда?
— У нас, в отличие от тебя, вольный пенсионер, дела, — объяснил тесть Алик.
— Ты остаешься здесь? — спросил Казарян.
— Во всяком случае, до вечера, — ответил Смирнов.
— Не забывай, Саня, что из гостиницы ты ко мне переехал. Так что ночевать приходи вовремя, — предупредил на прощание Алик, а Казарян, застегивая расстегнутую до пупа рубашку — ему всегда было жарко — сказал, морща увесистый армянский нос:
— Странный симбиоз жанров, Саня. Гиньоль и оперетта.
Они ушли. Смирнов плеснул в стакан и, глядя, как пьет Виктор, спросил сочувствующе:
— Скажи мне, Витя, ты в эту заваруху по недомыслию попал или сам себе что-то доказать хотел?
— Я не люблю, когда меня за дурака держат. Но, в общем, вы правы: сам себе хотел доказать, что я не пальцем деланный и кое-что могу. Оказалось не могу. Вот такие пироги. А вы-то зачем в эту кашу лезете?
— Убили моего друга. Да, друга. Все мы — дешевые засранцы, Витя. Смирнов вылез из-за стола, положил руку на Викторово плечо. — Вот я, к примеру. Как я тебе объявил? "Алексей Борзов был моим хорошим приятелем". А все оттого, что у Алексея недостаточно хорошая репутация была в нашем вонючем социалистическом обществе. Как же, с уголовниками знался, комбинировал как-то не по-советски. Я, говнюк, застеснялся — приятель. Он — друг. И за его смерть ответят мне, другу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— А милиция на что? — задал дурацкий вопрос Виктор. — Пусть она ищет.
— Она поищет, поищет, и найдет. Или тебя, или дурачка какого-нибудь подставленного.