— Заткнись! — взвизгнул Северин и снова выстрелил в воздух.
Людвиг вздрогнул.
— Бесполезно, — покачал головой Густав. — Он окончательно свихнулся.
— Быстрее!
Северин забрался в лодку. Вместе с Густавом мы смогли столкнуть её в воду. Суденышко билось на волнах, словно предчувствуя скорую катастрофу.
— Доктор, — я всё ещё пытался образумить Северина. — Это же верная смерть…
— И что ты знаешь о смерти?
Холодный ствол упёрся мне в лоб. Лицо доктора очутилось совсем рядом. Я посмотрел ему в глаза, но не увидел ничего, кроме пустого всепоглощающего безумия. Губы учёного скривились в жуткой усмешке. Мне стало страшно.
Я так и не понял, почему Северин не выстрелил. Совершенно неожиданно он опустил пистолет и бросился на корму. Я попятился. Северин истерично дёргал за шнур, заводя мотор, и где-то попытки с пятой ему это удалось. Разрезая волны, лодка устремилась в море.
Мы выбрались на берег. Людвиг был совсем плох. Скорчившись на песке, он беззвучно шевелил губами.
— Держись, парень, — наигранно бодро сказал Густав. — Ещё никто не умирал от дырки в плече.
Людвиг улыбнулся. Мы подняли его и медленно повели к маяку. Напоследок я обернулся. Лодка Северина упорно боролась с волнами, и отступать он не собирался. Густав проследил за моим взглядом.
— Бедняга. Всё-таки простых шуток ему было мало.
Я до сих пор не могу точно сказать, что произошло в следующее мгновение. Была ли это большая волна, или же Северин действительно разбудил Левиафана и тот явился на зов. Над лодкой нависла огромная тень и обрушилась, увлекая за собой суденышко. Лодка исчезла. Я всматривался в бушующее море, тщетно силясь хоть что-нибудь разглядеть среди беснующихся вод. На долю секунды мне показалось, что над волнами промелькнула голова, но тут же очередной вал накрыл её, и Северин скрылся там, где скверну жжёт пучина.
ВЗГЛЯД ВПЕРЁД
Дмитрий Захаров
Корочка диссидента
— Ты веришь в собаку Баскервилей?
— Я верю в победу демократических сил. А собаку я — слышу.
В. Шендерович
Дротик ударился в дырку от нуля и отскочил куда-то под стол.
Ну и чёрт с ним. Вот второй обязательно воткнётся в президентский орден.
Не попал. Как говорил Винни-Пух, не то чтобы совсем не попал, просто не попал в шарик.
Ладно, зато в любви мне обязательно повезёт.
Я выбрался из-под одеяла и подошёл к мишени-календарю подобрать дротики. Один вижу, один под столом и ещё один… Эй, парень, короче, ты не хочешь втыкаться в нашего президента? Не хочешь быть слепым оружием в руках мастодонтов старого мира? Протестуешь против насильственной попытки диссидентского реванша? Тогда сам виноват.
Выкатился? Ну, то-то…
Я включил телевизор и снова плюхнулся на кровать. До работы ещё два часа, а до начала интенсивных сборов на работу — час. Так что календарь вряд ли выживет — сегодня не его день. Сегодня праздник. Не помню какой.
Родители рассказывали, что раньше на праздники ходили толпы людей, а по телевизору показывали толпы танков и ракет. Вот это я понимаю, перформанс. А сейчас в ящике не то новости, не то передача для садоводов. Ведущая с халтурно приклеенной улыбкой восхищается урожайностью зранга зелёного… Ну и название придумали… а зранг этот весь ещё и в каких-то бородавках.
Я уже хотел потянуться за дистанционкой, когда заслонивший синелистное растение мужик сказал: прогноз погоды на сегодня — и через паузу — благоприятен.
Я удивлённо хлопнул глазами, а телевизор завёл про решение проблем озоновых дыр и беспокойство экологов.
Однако.
— …состоялось подписание совместного коммюнике. Лидеры мирового сообщества выразили уверенность в том, что они и их партнёры останутся верны курсу на интеграцию и углубление взаимовыгодных связей.
Вот это хорошо сказано, про взаимовыгодные. Это мне нравится. Коротко и по существу. Враньё, конечно, зато по-доброму.
С народом именно по-доброму и надо. И ещё: «Грудью вперёд бравой, Флагами небо оклеивай».
А то без этого эффект смазывается.
Друзья считают, что я — диссидент. Мои высказывания записываются на диктофоны и прослушиваются в уединении. Раза два их пытались транслировать местные радиостанции, но после этого им срочно приходилось закрываться. На проверку соответствия трудовому кодексу.
В кругах, близких к городской элите, считается, что я человек свободомыслящий, а посему должен сообщать всю правду…
И тут есть проблема. Я не совсем понимаю, что это такое — правда.
А на слово не верю. Ни на слово, ни на жест, ни на ощупь… Некоторое время назад я решил: пусть правдой будет считаться всё, что бы я ни сказал. У диссидентов, говорят, так принято. Друзья меня поддержали, все, кроме, пожалуй, Киры. Возможно, именно за это я её и люблю.
Система пытается меня сослать. Думаю, по инерции. Уже два раза мне предлагались регионы, а вчера приходил чиновник из эмиграционного управления. Смотрел грустными глазами, теребил усы, а потом сказал:
— Ланúтольд Александрович, нельзя же так, в самом деле.
А я и не утверждаю, что можно.
Нет, эмиграция — это слишком глупо. В ссылку — с роялем, на каторгу — по справке о состоянии здоровья… Иногда я думаю, что система должна меня казнить. Грустный чиновник перестанет из-за меня страдать, Лёнечка получит Киру в безраздельную собственность, а я в последнюю минуту жизни трагично взгляну в глаза любимой девушки. Кира заплачет, а потом будет видеть меня во сне.
Неплохую картинку нарисовал, аж где-то самому себе убитому завидую.
Только ведь чушь всё это. Бред — и-го-го! — сивой кобылы.
Во-первых, умирать мне хочется только в определённые моменты, сейчас, например, желание ушло. Во-вторых, кто сказал, что на казнь будут рассылаться приглашения? И наконец, кто наследовать станет мне?
А теперь без шуток.
Мне не нравится картина ближайшего будущего. И она не нравится мне тем сильнее, чем больше её сторонников я замечаю. Так уж получилось, что я не склонен доверять мнению большинства. Особенно в глобальных проектах. Старая истина: своё мнение, как и задница, есть у каждого…
Начал изрекать истины. Ещё немного, и до правд дело дойдёт. Чёрт знает что. Нет, в душ, два горячих бутерброда с чаем и яблоко. А потом по улице Победы до Пушкинской. Посижу в сквере, посмотрю на фонтан…
Погоду действительно можно было назвать благоприятной.
Люди казались весьма довольными собой, друг другом и, возможно, даже мной. Нелюди пока не казались никак.
Я шёл по мощённому именными камнями тротуару и ел мороженое.
Почти каждое утро я прохожу здесь и размышляю над тем, за что же я люблю Киру. Выводы бывают самыми разными. К примеру, вчера мне казалось, будто дело в её космическом оптимизме, а дней пять назад — что в слегка раскосых серых глазах. Иногда я думаю, что люблю её просто так, а иногда вообще не думаю ничего.
Тем более что всё это — пурга. Глаза у Киры на самом деле карие, оптимизм — в рамках, а любить просто так нельзя…
Мимо вереницей протопали Новые граждане. Да… и некоторым ещё не нравятся панки…
— Сударь, вы нацист? — строго спросили меня откуда-то с северо-западного направления.
Я чуть замедлил шаг и повернул голову в сторону говорившего. Похож на мента. Форма камуфляжно-асфальтовая, глаза глупые. Изо всех сил стережёт родину и не высыпается.
— Если у вас нет нацистского удостоверения, то придётся уплатить штраф, — сказал мент. — Так смотреть на Новых граждан не разрешается.
— А как я на них смотрел?
— Грубить будете, сударь?
— Буду.
— Пройдёмте.
— Пройдёмте.
Я взглянул на часы — времени вагон. Можно и прогуляться. В самом деле, не платить же этому козлу деньги, которые он вымогает.
Кстати, он не мент. Шевроны другие.
— Сударь, — обратился я к своему провожатому, — а к каким силам правопорядка вы принадлежите?
— К охране посольства.
Надо же, подумал я, козлов уже берут охранять посольства. А может, и не подумал, может, сказал. Не знаю.
По крайней мере, козёл развернулся ко мне нефотогеничным лицом и потянул из кобуры парализатор. Э, подумал я, да вы, батенька, масон в худшем смысле этого слова.
И сделал два шага назад. В кармане — пятидесятирублевая купюра, пистолет и коричневая корка удостоверения. Вот интересно, какая из этих вещей мне сейчас пригодится?
Козёл решил наступать. А я решил, что мне всё равно.
Я — диссидент, а у него — дубинка. Значит, я выше по статусу.
И вот как только ты это открываешь, все козлы мира теряют для тебя актуальность.
Пистолет бахнул в воздух, и охранник посольства попятился. Проходившая мимо женщина закричала.