мы всё о политике, — произнёс Моносзон. — Такой замечательный праздник. Все, слава Всевышнему, живы и здоровы.
— Я читал недавно ваш «Диббук», — сменил тему разговора Пинхас. — Мне о нём рассказывал в Италии Хаим-Нахман Бялик. Он хотел тогда перевести пьесу на иврит. Потом я отправился в Америку и не знаю, успел ли он сделать перевод.
— Конечно, и сделал это прекрасно! — заулыбался Ан-ский. — Талантливый человек.
— Меня поразило Ваше глубокое понимание еврейской мистики, — сказал Рутенберг.
— Так я, дорогой, родился в ортодоксальной еврейской семье, — убеждённо заявил Семён Акимович. — Учился в хедере, потом в ешиве. Правда, там увлёкся идеями Хаскалы, но серьёзное религиозное образование всё же получил.
В гостеприимном доме Моносзонов Рутенберг прожил две недели. Комната имела прямой выход на лестничную клетку, что было весьма удобно для визитов знакомых и друзей. Чаще других его навещала Рахель. Обедал и ужинал он с хозяевами квартиры и их дочерью Розой Нотовной, выпускницей знаменитых Высших женских курсов по специальности «романские языки и литература, психология и история». Два года назад она даже защитила диссертацию по психологии. Рутенбергу было интересно вести с ней беседы о русской и европейской истории, которую она знала прекрасно. Он привлекал её своим революционным прошлым, о котором он предпочитал не говорить. Но, прощаясь с ней и её родителями перед отъездом в Москву, оставил у неё на столе журнал «Былое» с его рассказом о разоблачении и казни Гапона.
Глава V. И вечный бой
В Москве
1
В новую столицу России его звали друзья и новые надежды. В конце марта он прибыл в Москву и уже к вечеру первого дня оказался в жарких объятиях давнего друга Андрея Соболя. Настоящее своё имя Израиль Моисеевич сменил на сладкозвучное русское, чтобы латентный и разрушительный по своей сути антисемитизм не стал для него, писателя и драматурга, трудно преодолимым препятствием в карьере. Рутенберг понимал это: ведь и сам он, крестившись, чтобы жениться на православной Ольге Хоменко, получил «пристойное» русское имя Пётр.
Друзья вспоминали дни первой революции, эмиграцию и встречи в Италии, Соболь говорил о своих литературных планах.
— Я сейчас пишу рассказ «Встань и иди». Прототипом главного героя являешься ты.
— Читал я, Андрей, твой роман «Пыль». Ты там очень откровенно описал жизнь революционеров-террористов. В одном из них я узнал себя. Не чересчур?
— Не сердись, Пинхас. Тут ничего не поделаешь: у писателя окружающие люди материал для его книг, как для художника краски. Ты мой близкий друг. У тебя необычная и яркая биография. Образы, которые приходят мне в голову, рождаются из впечатлений и знаний о людях. Не мог ты не повлиять на моё воображение.
— Я всё понимаю, и у меня нет к тебе никаких претензий, — засмеялся Рутенберг. — Люблю тебя за искренность и талант, и прощаю.
Соболь предложил поехать на дачу к Льву Яффе, который готовил к печати сборник его повестей и рассказов.
— Он просил меня с ним поговорить. Лев Борисович сейчас главный редактор издательства «Сафрут». Кроме того, он добрейший и умнейший человек.
— Я, Андрей, тоже занимался издательской деятельностью, вместе с Горьким. Конечно, я слышал о нём. Он ещё и весьма известный сионист и много лет был членом Исполкома сионистской организации.
— Год назад его избрали секретарём Сионистской организации, — заметил Соболь. — Так мы едем?
Рутенберг в знак согласия положил руку на его плечо.
Подмосковные леса и поля ещё не очистились от снега, но воздух весны уже чувствовался в каждом вздохе и витал над землёй, уставшей от морозов и холодных ветров. Деревья напитались влагой и готовы уже брызнуть на голые ветви своими клейкими зелёными листочками. Колёса поезда мерно стучали на стыках, и Пинхас вспомнил, как первый раз ехал из Ромен в Петербург. Сколько с тех пор он наездил по дорогам Европы и Америки! А нынче Россия захвачена большевиками, с лидерами которых он лично знаком. Он не желает мириться с ними и не перестанет бороться с их жестокой необузданной властью. Но сегодня у него есть право передохнуть от этой борьбы и насладиться этим скудным на краски пейзажем.
2
Хозяин дачи встретил их горячими рукопожатиями и с интересом посматривал на Рутенберга. Когда Пинхас представился, лицо Льва Борисовича засветилось добродушной улыбкой.
— Немало слышал о Вас, Пинхас Моисеевич. Читал вашу историю Гапона. Признаюсь, был в шоке от предательства Азефа. Особенно жаль, что такие чудовищные подлости делал еврей.
— Многие в моей партии вначале не поверили, — сказал Рутенберг. — Такой человек. Земля горела под ногами царя и его сановников. Но тогда я осознал, что и среди нас есть моральные уроды. Мы такой же народ, как все другие.
— Но я убеждён, что это из-за чудовищного бесправия и нравственного и физического гнёта еврейского народа в России, — рассуждал Яффе. — Они уродуют наше тело и дух. И некоторые из нас становятся Азефами и Бронштейнами.
— Полгода назад я виделся с Троцким и пытался убедить его оставить