затею с революцией, — вздохнул Пинхас. — Увы, мне не удалось. Да никому бы это не удалось. Таких людей нужно просто убивать.
— А зачем Вы вообще сюда вернулись? — спросил Лев Борисович.
— Виновна Февральская революция. Она уничтожила царское самодержавие и дала освобождение еврейскому народу, — объяснил Рутенберг. — Случилось как раз то, о чём я мечтал и во имя чего дрался в годы первой революции. Теперь я вижу, как иллюзорна и хрупка свобода в нашей антисемитской стране.
— Вы же стали сионистом?! Я слышал об удивительной организации, которую Вы создали в Италии. И о Вашем плане Еврейского легиона в составе британской армии.
— По сути своей я, Лев Борисович, революционер. Сионизм для меня очень важен. Ведь он радикально решает проблему еврейского народа через осуществление его суверенитета на исторической родине, в Палестине. Но, честно говоря, я живу мечтой о преобразовании всего мира на основах справедливости и всеобщего счастья.
— А я, дорогой Пинхас, уже давно оставил несбыточную идею мировой революции. Освобождать нужно наш народ. И это возможно только в Эрец-Исраэль.
— Я ещё год назад так думал тоже. Нужно было произойти большевистскому перевороту, чтобы опомниться и стряхнуть с себя наважденье этого прекрасного сна. Теперь я снова трезво смотрю на вещи.
— Замечательно, Пинхас, — удовлетворённо произнёс Яффе.
В комнату вошла жена Льва Борисовича и пригласила всех к столу. После обеда вышли во двор и сели на деревянной лестнице, продолжая вести нескончаемый разговор.
Через несколько дней Рутенберг, тяготившийся бездельем и не желавший тратить время попусту, отправился в контору Всероссийского Союза кооператоров. Эта организация, ещё не оказавшаяся, по-видимому, в поле зрения новой власти, продолжала работать по-прежнему. Рутенберга принял один из руководителей и после беседы предложил стать его помощником. Пинхас сразу же согласился. Он сразу проявил свойственные ему деловую хватку и изобретательность, которые были замечены руководством, и его назначили руководителем промышленного отдела. Он с энтузиазмом взялся за работу, но вскоре почувствовал давление со стороны Совета. Им не понравился свободный стиль его деятельности. С ним не раз говорили комиссары, его решения оспаривались и тормозились Совнаркомом. Разгоралась гражданская война, и молох продразвёрстки и военного коммунизма уничтожал всякую нормальную хозяйственную деятельность. Осознав бессмысленность и иллюзорность своей работы, он уволился. А 30 августа Фанни Каплан совершила покушение на Ленина. В тот же день Леонид Каннегисер, поэт и член партии народных социалистов, застрелил председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого. На следующий день советская власть объявила «красный террор». Пребывание в Москве стало ещё более опасным. Его работа на Временное правительство и антибольшевистский настрой были, несомненно, известны вождям большевиков. Недели две он бродил по Москве, томясь сознанием бессилия что-либо изменить. Он читал газеты, и картина происходящего в России была ему понятна. Наконец, пришло решение — уехать на Украину, бывшую во время правления гетмана Скоропадского центром тяготения и убежищем для всех спасающихся от диктатуры большевиков. Пробыв в Москве полгода, Рутенберг в середине сентября сел на Киевском вокзале на поезд, направлявшийся к границе независимой страны, называемой теперь Украинской державой.
Из Киева в Одессу
1
Киев он полюбил с первого взгляда. В нём не было имперского величия Санкт-Петербурга и помпезности купеческой Москвы. Но он видел и ощущал его особую живописную красоту и теплоту южного города. В первое время Рутенберг ходил по улицам и бульварам, наслаждаясь видом высоких тополей, блестящих на свету множеством листьев с белым войлочным опушением, и роскошных каштанов, роняющих на землю свои, словно покрытые лаком, коричневые плоды.
После месяцев напряжённого труда и бессмысленной борьбы им овладело неодолимое желание отдохнуть и забыться. В первый же день он снял квартирку в доходном доме недалеко от Софийской площади. По утрам после обильного завтрака в ресторане на углу соседней улицы он нередко шёл мимо Михайловского монастыря прогуляться на Владимирскую горку. Отсюда с подножья огромного памятника князю Владимиру открывался потрясающий вид на Подол с возвышающейся над ним Андреевской церковью и спокойно и величественно несущий свои воды Днепр. За рекой, сколько хватало глаз, до самого горизонта простирался казавшийся ему бесконечным жёлто-зелёный массив леса. По Михайловской улице он спускался на Думскую площадь и выходил на Крещатик. Оттуда иногда поднимался в богатый аристократический район Липки, проходя возле здания банка в стиле модерн и дома с химерами. Или прохаживался по Владимирской к Театру оперы и балета, в котором в одиннадцатом году был смертельно ранен Дмитрием Богровым председатель Совета министров Пётр Аркадьевич Столыпин.
От внимательного взгляда Рутенберга не скрылось большое число проживавших в Киеве евреев. Он легко узнавал их по одежде, лицам, и особым манерам и жестам, которые видел ещё в городе своего детства. В последние годы еврейское население города значительно выросло — власти разрешили селиться в нём беженцам и выселенным из районов военных действий. Оно стало увеличиваться ещё больше после отмены в дни февральской революции «особых законов о евреях». Почти половину киевских купцов составляли евреи. Глава созданного Центральной радой Еврейского министерства был членом украинского правительства, которое приняло в начале 1918 года закон о национально-персональной автономии. Рутенберг, конечно, знал о погромах, они возникали при всяких переменах власти. Его, однако, не удивило, что командование австрийско-германских войск отнеслось к евреям с пониманием, и их волнение сошло на нет.
2
Период праздности вскоре закончился. Деятельный и харизматичный по природе, Рутенберг не мог долго терпеть безделия и через неделю решил подойти в субботу к хоральной синагоге