прошла, мы вроде бы коснулись дна, сэр. Летящие обломки задели шлюпку «Молнии». Гиббонса, подштурмана, убило, а шлюпка раскололась. Мы подбирали уцелевших и одновременно вычерпывали воду. С берега по нам больше не стреляли, так что я ждал. Была как раз полная вода, сэр. К нам подошли еще две шлюпки: второй баркас «Камиллы», сэр, и рыбачье судно с морской пехотой. Мы ждали дальше, но шлюпки «Несравненной» не появлялись. Мистер Хейк из морской пехоты сказал, что капитан Буш и три другие шлюпки во время взрыва были рядом с пороховыми баржами. Может, пуля попала в груз, сэр. С берега по нам снова начали стрелять, и я, как старший офицер, дал приказ к отступлению.
– Скорее всего, вы поступили правильно.
– За излучиной по нам открыли огонь из полевых орудий, сэр. Было темно, сэр, ядра пролетали мимо, но одно из последних все-таки попало во второй баркас, и мы потеряли еще нескольких людей – течение было уже сильное.
Мистер Ливингстон явно рассказал все, что мог, но Хорнблауэр не мог отпустить его без последнего вопроса.
– А капитан Буш, мистер Ливингстон? Вы что-нибудь знаете о нем?
– Нет, сэр. Очень сожалею, сэр. Мы не подобрали ни одного человека со шлюпок «Несравненной». Ни одного.
– Что ж, мистер Ливингстон, тогда идите отдыхать. Вы действовали весьма похвально.
– До конца дня жду от вас письменный рапорт и список погибших, мистер Ливингстон, – вмешался Доббс. Как начальник адъютантского отдела штаба, он жил в атмосфере рапортов и списков.
– Есть, сэр.
Ливингстон вышел. Не успела дверь за ним закрыться, как Хорнблауэр пожалел, что ограничился такой сдержанной похвалой. Операция была проведена блестяще. Без артиллерии и боеприпасов Кио не сможет осадить Гавр; пройдет немало времени, прежде чем военное министерство в Париже наскребет ему еще пушек. Однако смерть Буша затмила для Хорнблауэра все. Он жалел, что придумал этот план: лучше бы уж Кио осадил их в Гавре, зато Буш был бы рядом, живой. Трудно было представить мир без Буша, череду лет, в которые он уже никогда, никогда Буша не увидит. Люди скажут, что гибель капитана и ста пятидесяти человек – небольшая плата за то, чтобы остановить Кио, но людям его не понять.
Хорнблауэр глянул на Говарда и Доббса. Они сидели в угрюмом молчании, уважая его горе. Однако их почтительная мрачность разбудила в нем дух противоречия. Если подчиненные думают, будто коммодор сломлен и не может работать, он покажет, что они ошибаются.
– Пожалуйста, капитан Говард, дайте мне решения трибунала.
Начался обычный день, наполненный обычными хлопотами. Хорнблауэр, несмотря на опустошенность, мог думать ясно, принимать решения, работать, как будто ничего не произошло. Более того, мог составлять новые планы.
– Пойдите найдите Хау, мистер Говард. Передайте, что я хотел бы ненадолго увидеться с герцогом.
– Есть, сэр. – Говард встал. Он позволил себе улыбнуться и слегка подмигнуть. – Сэр Горацио испрашивает у его королевского высочества краткую аудиенцию, если его королевское высочество любезно согласится уделить ему время?
– Именно так, – ответил Хорнблауэр с невольной улыбкой. Он мог даже улыбаться.
Герцог стоял у камина, грея августейшую спину у жаркого огня.
– Не знаю, – начал Хорнблауэр, – известны ли вашему королевскому высочеству обстоятельства, которые изначально привели меня в эти воды.
– Расскажите мне о них, – ответил герцог. Возможно, этикет не дозволяет августейшей особе сознаваться в своем неведении. Так или иначе, лицо его высочества не выражало ни малейшей заинтересованности.
– На одном из кораблей его величества… его британского величества произошел мятеж.
– Вот как?
– Меня отправили с ним разобраться. Я сумел захватить корабль и почти всех бунтовщиков, ваше королевское высочество.
– Превосходно, превосходно.
– Двадцать из них трибунал приговорил к смертной казни.
– Превосходно.
– Я был бы рад не приводить приговор в исполнение.
– Вот как? – Его королевское высочество подавил зевок.
– Я не могу помиловать их своей властью без серьезного ущерба для дисциплины.
– Совершенно верно. Совершенно верно.
– Однако, если ваше королевское высочество сочтет нужным вмешаться, я могу их помиловать, поскольку мое положение не позволяет мне ни в чем отказывать вашему королевскому высочеству.
– Зачем мне вмешиваться, сэр Орацио?
Хорнблауэр попытался обойти вопрос:
– Ваше королевское высочество может выдвинуть аргумент, что негоже омрачать возвращение династии во Францию казнью англичан, пусть и преступивших закон. Я бы для виду согласился с крайней неохотой. Таким образом помилование не станет соблазном для тех, кто подумывает о мятеже. Они не смогут надеяться на столь исключительное стечение обстоятельств; возвращение семейства вашего высочества на законный трон – счастливое событие, которого мир больше не увидит.
Комплимент вышел неудачный: нескладно сформулированный и оттого двусмысленный. По счастью, герцог этого не заметил, впрочем, и доводом не проникся. С типично бурбонским упрямством он повторил свой вопрос:
– Но зачем мне это делать, сэр Орацио?
– Во имя человеколюбия, ваше королевское высочество. Вы можете спасти жизнь двум десяткам людей. Ценных людей.
– Ценных людей? Бунтовщиков? Возможно, якобинцев, революционеров, эгалитаристов – даже социалистов!
– Сейчас эти люди в кандалах, ваше королевское высочество, и ждут повешенья.
– Не сомневаюсь, что вполне заслуженно, сэр Орацио. Прекрасное начало для регентства, порученного мне его христианнейшим величеством, – помиловать шайку революционеров! Не для того его христианнейшее величество двадцать один год в изгнании боролся с революционным духом. На меня смотрит весь мир.
– Я не помню случая, когда мир возмутился