Читать интересную книгу Последние хозяева Кремля - Гарри Табачник

Нет, не приблизил, а страна уже находилась в состоянии кризиса. Наиболее разительным примером его стал Чернобыль.

В Кремле пришли к заключению, что, казалось бы, вездесущий аппарат слежки и надзора не срабатывает, что надо использовать еще одно средство — прессу, которая бы выносила наружу то, о чем местные власти предпочли бы молчать, о чем им в центр докладывать невыгодно и опасно.

Но на Чернобыле гласность дала осечку. Советская пресса о катастрофе молчала. Зато потоком публикуются статьи о ядерных авариях на Западе и, конечно же, обвинения западной прессы, создающей шумиху вокруг незначительной аварии. „Известия” ошарашивают читателей сообщением о 20 тысячах ядерных аварий, происшедших на американских ядерных станциях с 1979 года. Газета, правда, не решается утверждать, что США уже превратились в выжженную ядерной радиацией пустыню.

В течение первых полутора недель советская печать и радио неизменно характеризовали случившееся в Чернобыле в бодрых тонах: положение „улучшается”, „нормализуется”, „стабилизируется”, радиация „уменьшается”, меры „принимаются”.

А в это время, как мы узнаем позже, когда им будет дано разрешение на гласность и советские газеты начнут писать о том, что происходило на станции, там по-прежнему бушевал пожар. По-видимому, вскоре после взрыва его пытались погасить, сбрасывая на горящий реактор с вертолетов песок, глину, свинец, бор, цемент, доломит, — всего было сброшено около 5000 тонн. Это можно было наблюдать и со спутников. Западные эксперты были потрясены, обнаружив на одном из снимков вертолет, висящий в столбе радиоактивного дыма, — даже от советских властей не ожидали, что они пошлют пилота на такое самоубийственное задание.

Это тоже характерно для режима. Человек для него всегда не главное. Несмотря на провозглашенный Горбачевым „человеческий фактор”, им можно пожертвовать. Бросать в бой, не считаясь с потерями. Гасить пожары на станции, не обращая внимания на то, сколько будет погибших.

Вначале утверждалось, что погибло только два человека и то не от радиации. Но это не могло соответствовать действительности. При той радиации, которая возникла в зоне взрыва, жертв должно быть больше. Иначе никто бы и не подумал об эвакуации населения из 30-километровой территории, окружающей станцию, для чего пригоняли автобусы из Киева. Затем глава агентства печати „Новости” В. Фалин сообщил о смерти еще двоих. Потом стало известно, что погибло еще двое. Жертвы радиационного заражения были помещены в московскую больницу № 6 — девятиэтажное кирпичное здание на окраине столицы, одно из ведущих советских учреждений по лечению лучевой болезни.

Трудности, с которыми сталкивались в больнице № 6 советские, американские и израильские врачи, неимоверны. У большинства больных поражен не только костный мозг, но и поврежден кишечник, многие страдают от сильных радиационных ожогов большой поверхности тела. Некоторые пациенты получили такую большую дозу радиоактивных изотопов, что необходимо принимать специальные меры, чтобы не пострадали врачи, медсестры и лабораторные работники, проводившие анализы.

Спустя более двух недель после катастрофы 14 мая перед страной выступил Горбачев. Из его выступления стало известно, что скончалось семь человек и что в больницах находятся 209. Никаких извинений за то, что произошло, он не принес.

Что может быть серьезнее, опаснее того, что произошло в Чернобыле? Серьезнее и опаснее ядерной катастрофы, грозящей немедленной гибелью, медленным умиранием и болезнями миллионам людей? Ничего более серьезного, чем эта опасность, быть не может. При таких обстоятельствах правительство любой страны немедленно обратится с призывом о помощи ко всему миру. В этом нет ничего предосудительного!

Такой призыв нисколько не умаляет национальной гордости, он вполне естествен. Ведь речь идет о спасении великого множества людей. И в этом случае надо привлечь все, чем располагает наука во всех странах мира, необходимо воззвать к коллективному разуму, коллективным знаниям ученых всего мира.

Когда спасают жизнь кремлевских вождей, меньше всего думают о престиже или о гордости. Вот, к примеру, кто подписывал бюллетени о состоянии здоровья Ленина: Форестер, Миньковский, Борхард, Нонке, Бумке, Клемперер, Штрюмпель, Кепшер, Даршкевич — все крупнейшие зарубежные специалисты того времени. Упоминались, правда, имена и двух врачей-коммунистов Обуха и Семашко, но по требованию больного от лечения они были устранены. Основатель российской компартии врачам-коммунистам не доверял. „Возможно, что они умеют написать прокламацию и произнести речь на митинге, но медицинских знаний у них, конечно, нет никаких. Откуда им быть у них, когда они их не приобретали, практики не имели, а занимались политикой. Я хочу иметь дело с настоящими врачами, специалистами, а не с невеждами”.

Услугами американских и других западных специалистов пользовались и во время болезней Брежнева, Андропова, Черненко.

Я не склонен верить утверждениям советских чиновников об упорядоченной эвакуации, потому что в моей памяти навсегда остались рассказы об эвакуации в годы Второй мировой войны, о неразберихе, панике, неподготовленности. Да и кадры советского телевидения говорят о том же спустя почти пять десятилетий после военных дней. Мы видим приезжающих в Москву из Киева людей. Но ведь понятно, что билеты на поезда и самолеты, количество рейсов которых увеличили, посчастливилось достать не всем, кто хотел. А потом, куда же бегут люди? Что приготовило им на сей случай государство, без конца твердящее о постоянной заботе о своих гражданах? Где жить бегущим? У родственников, самих ютящихся в тесноте? За тесноту можно быть не в обиде только на родственников, но государству, не сумевшему ничего предложить взамен, ее не прощают. А как быть с пропиской? На что жить? Где пособия пострадавшим? Да и где возьмет советский режим средства для помощи такому количеству пострадавших? Где больницы для них? Где школы для детей, бежавших с родителями с места катастрофы? Где работа для родителей? Кто обеспечит все это?

И вот все эти простые житейские вопросы подводят к сути проблемы: при социальной системе, где все контролируется государством, жизнь людей в постоянной опасности.

Советский Союз считает себя сверхдержавой, равной Америке. Так вот посмотрим, что происходит в Америке в случае бедствия — будь то ураган, наводнение или землетрясение. Прежде всего, человек ничего не ждет, а садится в собственный автомобиль и уезжает из района бедствия в какой-нибудь отель. В Советском Союзе в гостиницу не попадешь и в нормальных обстоятельствах. Американец получает помощь от Красного Креста, от добровольческих вспомогательных организаций, Армии спасения, церкви. На помощь приходят не только местные, штатные и федеральные власти, но и частные лица, у которых всегда есть в запасе продовольствие и вещи, которыми они готовы поделиться. В Советском Союзе с продовольствием всегда плохо. Делятся последним. По доброте душевной. Следует также помнить, что имущество громадного большинства американцев, как и их жилища, застрахованы частными, не зависимыми от государства страховыми компаниями, выплачивающими пострадавшим огромные суммы. Да и оказавшись вне дома, люди не остаются без средств. Маленький кусочек пластика — кредитная карточка — предоставляет им их.

После этого возможен только один вывод: заполучив в свои руки передовую технику, советский режим не сумел создать необходимой сопутствующей ей инфраструктуры. Передовая техника висит в пустоте общей отсталости. Тем, кто жил в Советском Союзе, все это давно известно. Мы знаем об экспонатах, созданных для международных выставок, но так и не дошедших до прилавков советских магазинов. На Западе же многих все еще гипнотизировали сообщения о советских достижениях. Чернобыль показал, какова им цена. Перед миром предстало весьма отсталое государство, которое бы и считалось таковым, если б не грозило оно миру атомной бомбой, не нацеливало бы своих ракет в затылок мира.

„Вся история с Чернобылем показала, насколько режим готов к гласности. Вся шумиха проводилась только для того, чтобы заслонить простой факт: станция работала в чудовищном режиме, оттого что режим задавали ребята в погонах (плутоний!). А. Д. Сахаров предложил какие-то идеи по безопасности реакторов, так ему даже не ответили, хотя идею, возможно, украдут”, — писали из Москвы.

Через год после катастрофы генсек почти слово в слово повторит Солженицына и призовет „взглянуть на себя и посмотреть... по совести ли живем и действуем”. Чернобыль показал, что генсек не сумел последовать своему собственному призыву.

НА АРЕНЕ ТОВАРИЩ ГОРБАЧЕВ

Рассказывают, что вроде бы Ленин с Крупской каким-то образом оказались в современном Советском Союзе. Поглядев на происходящее, вождь сказал: „Будем, Надя, возвращаться в Цюрих. Все надо начинать сначала”.