Читать интересную книгу Последние хозяева Кремля - Гарри Табачник

Через год после катастрофы генсек почти слово в слово повторит Солженицына и призовет „взглянуть на себя и посмотреть... по совести ли живем и действуем”. Чернобыль показал, что генсек не сумел последовать своему собственному призыву.

НА АРЕНЕ ТОВАРИЩ ГОРБАЧЕВ

Рассказывают, что вроде бы Ленин с Крупской каким-то образом оказались в современном Советском Союзе. Поглядев на происходящее, вождь сказал: „Будем, Надя, возвращаться в Цюрих. Все надо начинать сначала”.

Если Крупская пишет правду, то, бродя по Флумским горам, будущий создатель советского государства размышлял о демократии. Спустя почти семь десятилетий его наследник приехал в Женеву не для размышлений о демократии, а потому, что созданное Лениным государство оказалось в тупике.

Женева — особый город. Дух свободы витает на ее улицах. О стремлении к свободе можно прочитать и пламенные слова, выбитые на светло-коричневом гранитном памятнике в честь Кальвина, Цвингли и других борцов за свободу духа, чьими именами знаменит славный город. Но эти же гранитные барельефы напоминают и о другом. О духе фанатизма, который не менее крепок, чем стремление к свободе. Теперь мы знаем, что человеком, оставлявшим у входа в Женевский университет свой велосипед и поднимавшимся на второй этаж в читальный зал с высокими стрельчатыми окнами, выходящими на памятник борцам за свободу духа, дух свободы не владел. Аккуратно выписывая в книге посетителей свое имя — Ульянов, — он усаживался к столу, укладывая перед собой очередную горку книг, и фанатично устремлялся на поиск того, как создать государство, в котором бы все было подчинено диктатуре фанатично преданных ему его приверженцев, в котором бы фанатично выполнялась его воля, воля созданной им партии.

Дух фанатизма, вывезенный Лениным из Женевы, жив до сих пор. Его наследники все так же фанатично следуют его предначертаниям. А нынешний генсек говорит, что сидит над ленинскими томами, пытаясь в них найти выход из того тупика, в котором советский режим и оказался-то благодаря фанатичному следованию ленинской доктрине. А выход-то не в них, не в этих проникнутых фанатичным духом Женевы томах, а в другом духе Женевы — духе свободы.

Горбачев приехал, когда у всех еще были живы воспоминания о длинном перечне провалов, о которых говорилось с трибуны партийного съезда в феврале и статьи о которых продолжали заполнять страницы советских газет. История все время ставит точки над і. В Швейцарии, откуда в предоставленном немцами вагоне Ленин в послепасхальные дни 1917 года отправился в только что пережившую февральскую революцию Россию, теперь же и подводился итог. Провал ленинской схемы был очевиден. Но ленинский наследник приехал в Женеву с мыслью спасти коммунистическую схему.

Коммунисты никогда не идут на переговоры, если их к этому не вынуждает обстановка.

На переговоры в Брест-Литовск большевики послали делегацию, в состав которой входили рабочий, солдат, крестьянин, а также некогда убившая царского генерала „мадам Биценко”. Как пишет в своих мемуарах Троцкий, о дипломатии все они не имели ни малейшего представления. Да дипломатия и не была им нужна. Троцкий приводит выдержку из немецкой газеты тех дней: „Ни Ленин, ни Троцкий не желают мира, который им по всей вероятности сулит виселицу или тюрьму”.

В то время когда Троцкий вел эти переговоры, в одичавшем после захвата власти большевиками Петрограде Зинаида Гиппиус вела дневник. В нем, как раз имея в виду эти переговоры, писала: „Неужели есть какая-нибудь страна, какое-нибудь правительство, думающее, что физически может быть — мир с ними?.. Они подпишут всякие бумажки. Примут все условия и границы. Что им?... Что „им” условия с „незаконным” (не „советским”) правительством? Самый их принцип требует неисполнения этих условий!”

Поведение большевистских делегатов на первых международных переговорах произвело на немецких и австрийских дипломатов впечатление, подобное тому, какое спустя много лет произведут на зрителей пьесы театра абсурда. Но это был не театр... Это была та новая реальность, которая была создана появлением на мировой арене советского государства. Появление эти лишило мировую политику элемента рациональности.

Сформулированное и апробированное практикой предыдущих веков положение дипломатии, согласно которому как бы ни были враждебны державы, но в отношениях друг с другом они должны руководствоваться одними и теми же моральными принципами, было отброшено советским государством. Его примеру вскоре последовали Италия, Германия, Япония. Традиционная дипломатия цилиндров и белых перчаток рухнула. Но те, кто привык к цилиндрам и белым перчаткам, предпочли этого не замечать. Им казалось, что если их соперники на переговорах тоже появляются в цилиндрах и с трудом напяленных на толстые кулаки перчатках, все остается без изменений.

Не поняв этого, западная дипломатия тех лет так и не сумела выработать приемы, необходимые для ведения переговоров с гангстерами в белых перчатках.

Горбачев к этому добавил еще один немаловажный, но, к сожалению, мало кем замеченный штрих. Он открыл широкое наступление на пропагандистском фронте. Мало кто обратил внимание на то, что среди сопровождающих его столь видное место заняли такие профессиональные пропагандисты, как А. Яковлев и Г. Арбатов.

Оба принадлежат к той группе, которую в шестидесятые годы стали называть американистами. Пришедший ко мне в те годы для интервью в студию московского радио один из них, сын тогдашнего министра иностранных дел А. Громыко — Анатолий Громыко, с восторгом говорил об Америке. Но этого восторга я не нашел в его книге о президенте Кеннеди.

Они, эти советские американисты, авторы многих извращающих представление об Америке книг, чья наукообразная форма тем не менее производит впечатление на тех, кто никогда не бывал за океаном. Из таких книг, в основном, черпал свои знания об Америке советский пропагандистский аппарат.

А. Яковлев, Г. Арбатов и тогдашний посол в Вашингтоне А. Добрынин и были теми людьми, на чей совет генсек полагался, готовясь к своей первой встрече с президентом Соединенных Штатов. Можно не сомневаться в том, что рассказанное ими генсеку об Америке отличалось от того, что можно прочитать в их книгах, так же, как отличается знакомое Горбачеву Ставрополье от Айовы.

Приехав в Женеву, они никого не стремились убедить в превосходстве советской системы. Ведь теперь они не могут, как писал в своей книге „Идеологическая борьба в международных отношениях” Георгий Арбатов, провозглашать, что главный источник их успехов „сила социалистических идей”. Теперь они старались уверить мир в правдивости Москвы, искренности ее намерений и в то же время разубедить Запад в его правоте, посеять семена сомнений, заставить копаться в собственной психологии, натравить одну влиятельную группу на другую, используя видимость интеллектуального спора, подбрасывая в нужный момент необходимую аргументацию. Порой их можно принять за преподавателей какого-нибудь западного университета или колледжа. Тем более, что немало западных профессоров излагает свои мысли тем же языком, что и они.

Их многому научил опыт ведения вьетнамской войны. Первой в истории войны, выигранной средствами массовой информации, подорвавших моральный дух своей страны и тем самым нанесших ей поражение. Потому-то такими вдруг стали они доступными для западной прессы, что осознали ее силу и поняли, что пресса, столь часто настроенная против своей системы, может стать их союзником. Их речи баюкают, и забывается, что все это уже было в прошлом, что меньше пяти десятилетий назад так же баюкал своими речами и прилежный ленинский ученик — Геббельс. В его дневниках за 1945 год попадаются удивительные записи. Когда часы гитлеровского режима были уже сочтены и почти все, что оставалось от него, было загнано в берлинский бункер, рейхсминистр пропаганды записывает, что получает большое удовлетворение от использования американскими газетами его высказываний. Теперь американская пресса временами столь же охотно подхватывает высказывания советских пропагандистов, забывая о том, что для них главное — повлиять на население иностранных государств, то есть то, что в книге „Идеологическая борьба в международных отношениях” Георгия Арбатова скрывается под туманной формулировкой „умелого и искусного использования объективных экономических и социально-политических процессов”. Теперь главное это, а не пропагандирование „побед социализма в экономическом соревновании с капитализмом”, не „идеологическое воздействие силой примера стран социализма”.

А к кому отнесет читатель такой пассаж Арбатова: „... никогда еще столь остро не испытывалась потребность в надежных средствах духовного господства над массами — идеях, которые могли бы обеспечить поддержку широких масс трудящихся. С другой стороны, ее идеология несет на себе печать упадка, оказывается все менее пригодной для борьбы за умы и сердца людей”? Разумеется, это написано о буржуазной идеологии, но ведь потому, что все это с полным основанием относится к советской идеологии, Арбатов и оказался в свите приехавшего спасать и систему и идеологию в Женеву генсека.