«однажды поднять голову и увидеть советский флаг на Луне»[61]. Такое поведение хорошо действовало на определенную часть американской публики. Возможно, Кеннеди и правда верил в собственную риторику. Однако есть свидетельства, что на самом деле не слишком верил, и это не только его инаугурационная речь.
За 10 дней до инаугурации, 10 января, Кеннеди встретился со своим избранным вице-президентом Линдоном Джонсоном и Джеромом Визнером, 45-летним профессором электротехники в Массачусетском технологическом институте, работавшим когда-то над радиолокационными системами и электронными компонентами для ядерного оружия. Кеннеди познакомился с Визнером во время президентской кампании, когда ему нужен был консультант по контролю над ядерными вооружениями и запрету испытаний. Визнер, похоже, произвел на Кеннеди сильное впечатление – настолько, что позже избранный президент поручил профессору организовать группу для изучения положения США в космосе. Встреча в офисе Джонсона была организована, чтобы выслушать отчет Визнера по этому вопросу.
То, что сообщил эксперт, не порадовало Кеннеди. Признавая, что доклад его составлен наспех, Визнер считал тем не менее своим долгом раскритиковать практически все аспекты космической программы Америки, и в первую очередь ее пилотируемую часть, проект Mercury. Дойдя, по его словам, до «серьезных проблем NASA»[62], он охарактеризовал проект Mercury как «чрезвычайную программу», причем откровенно «рискованную», которую нельзя «оправдать, если руководствоваться только научными и техническими соображениями». В целом он усомнился в том, что пилотируемый космический полет должен иметь высший национальный приоритет:
Следует немедленно провести тщательную и беспристрастную оценку проекта Mercury. Если наша нынешняя программа пилотируемого освоения космоса окажется несостоятельной, мы должны быть готовы кардинально модифицировать ее или даже отменить.
И это не все. Помимо попытки убедить нового президента принять эту «беспристрастную» оценку, Визнер настойчиво призывал его дистанцироваться от публичной поддержки пилотируемого космического полета из-за опасения, что американский астронавт может застрять там, наверху, и погибнуть. Это, писал Визнер, «стало бы серьезным национальным позором», вину за который Кеннеди неизбежно придется «взять на себя». Доклад Визнера произвел в офисе Линдона Джонсона эффект разорвавшейся бомбы. Реакция Кеннеди не заставила себя ждать. На следующий же день он назначил Визнера своим советником по науке и технике.
Сегодня, учитывая дальнейшие события и не в последнюю очередь страстную поддержку Кеннеди лунного проекта, его мотивы в тот момент могут показаться неожиданными. Но тут все дело в непонимании тогдашних настроений. Несмотря на то что в стране многочисленные команды работали над проектом Mercury день и ночь, а первый потенциальный астронавт Алан Шепард был готов рискнуть жизнью ради личных амбиций, места в истории и ради своей страны, значительная часть американского народа разочаровалась в перспективах освоения космоса. И на это были серьезные основания. Когда 35-й президент США вступал в должность и принимал присягу в тот памятный январский день, в глазах многих граждан страны космическая программа Америки выглядела ни много ни мало как национальный позор.
5
Стыд и опасность
Немногим более трех лет назад, 4 октября 1957 года, лейтенант-коммандер Алан Шепард, служивший тогда при штабе Атлантического флота и занимавшийся боеготовностью морской авиации, привел свою десятилетнюю дочь[63] Лауру в конец проезда, ведущего к их дому на Брэндон-Роуд в пригороде Бэй-Колони города Вирджиния-Бич и показал ей яркую звезду, медленно ползущую по небосводу. Для Лауры ничего необычного в этом не было: папа часто водил ее на улицу, чтобы показывать звезды, планеты и созвездия. Тогда в их пригороде не было уличных фонарей, и иногда, в по-настоящему ясные ночи, Лауре казалось, что от горизонта до горизонта светятся целые россыпи галактик. Шепард всегда оживлялся, объясняя старшей дочери, а иногда также ее младшей сестре Джулии и осиротевшей кузине Элис, которая тоже жила с ними, что когда-нибудь человек непременно отправится туда, наверх, и будет путешествовать в огромной черной пустоте. Придет время, говорил он, когда люди посетят Луну и планеты и, возможно, даже звезды и увидят чудеса, которые невозможно даже вообразить. И это время может наступить раньше, чем они все думают.
Но с этой звездочкой все было иначе. С одной стороны, ночь еще не наступила, а был только вечер, но звезда все же была ясно видна. С другой – отец вел себя странно: если обычно он рассказывал о небе весело и с воодушевлением, то в тот раз, как заметила Лаура, он был «сердит». И по мере того как мерцающая звездочка описывала дугу по вечернему небу, он мрачнел все сильнее. Девочка даже подумала, не она ли рассердила его чем-нибудь. Только много позже она поняла, в чем дело. Отец злился вовсе не на нее. Он злился на русских.
И не он один. Значительная часть 172 млн американцев чувствовала ровно то же самое. Американцы были злы на русских, и не просто злы, а напуганы, шокированы, ошеломлены, изумлены и откровенно поражены – они чувствовали зависть и панику. Ведь эти самые русские – нация, по распространенным представлениям, порабощенных коммунистов, причем настолько отсталая, что не могла сделать даже нормальный холодильник, потерявшая от 16 до 20 млн граждан к концу Второй мировой войны (всего 12 лет назад) и оставшаяся с разрушенными городами и экономикой, – только что успешно запустили в космос первый в мире искусственный спутник, а главное, сделали это раньше американцев.
Этот космический аппарат имел имя, которое советская пресса разнесла по миру после успешного запуска в тот потрясающий октябрьский день. Его назвали «Спутник», то есть «попутчик», или «товарищ по путешествию» планеты Земля. Это была тщательно отполированная герметичная алюминиевая сфера массой 83,6 кг, которая каждые 96 минут делала оборот вокруг земного шара по эллиптической орбите с невообразимой скоростью – почти 8000 м/с. Периодически «Спутник-1» проходил высоко в небе над Соединенными Штатами, включая и подъездную дорожку к дому Алана Шепарда. Он величаво проплывал по американскому небу, невозмутимый, недостижимый, и перехватить его было невозможно – предельно убедительная и безумно наглядная демонстрация советского технического превосходства в самый разгар холодной войны. Неудивительно, что Шепард был мрачен. Что еще хуже, как только «Спутник-1» достиг орбиты, на нем раскрылись четыре штыревые антенны, и два радиопередатчика на борту начали безостановочно передавать в эфир короткие сигналы, предназначенные на Земле всем, у кого под рукой имелся подходящий приемник. Это бесило еще сильнее. Похоже, советские конструкторы намеренно выбрали частоту сигнала с расчетом простоты приема любым радиолюбителем, потому что уже через несколько часов чуть ли не все теле- и радиостанции США и большей части планеты ретранслировали эти бесконечные бип-бип-бип, пока маленький металлический шар раз за разом облетал мир, словно это был советский победный клич. А он продолжал передавать сигнал три долгие недели, пока не сели аккумуляторные батареи.
Успех «Спутника-1» стал сигналом к началу беспрецедентного самобичевания и истерики в американской прессе, и не только потому, что это был очевидный технический триумф СССР, но и потому, что это событие буквально за одну ночь сделало граждан США абсолютно беззащитными перед другими, уже не мирными советскими устройствами, летающими с ужасающей скоростью на недостижимой высоте прямо над их головами. Линдон Джонсон, бывший тогда лидером демократического большинства в сенате, очень выразительно обрисовал, как русские бомбы будут падать из космоса, «подобно камням, которые бросают дети»[64], и никто не сможет этому помешать, а будущий президент Джеральд Форд, в то время конгрессмен от республиканцев, неистово расписывал, как советские термоядерные боеголовки «прилетают с гиперзвуковой скоростью»[65] в любую точку Земли. Еще один сенатор Генри Джексон заявил, что запуск Спутника поставил «вопрос жизни и смерти для нашей страны и свободного мира»[66] и потребовал от правительства США немедленно объявить «Национальную неделю позора и опасности». В первые же сутки маленький пищащий советский шар четыре раза пересек американский континент, что еще более усилило панику. Пожалуй, лучше всех настроение нации – или, скорее, национальную травму – выразил знаменитый писатель-фантаст Артур Кларк, автор вышедшего позднее романа «2001: Космическая одиссея»