У себя в батарее Саня был полным господином, даже барином. Если ему нужен был ординарец Голованов, блиндаж которого находился с ним рядом, то звонил: «Дежурный! Пришлите Голованова».
В одно из своих посещений замполит Пашкин сказал, что предстоят большие изменения. Их дивизион перестаёт быть самостоятельной единицей. Он вольётся в бригаду. Командиром бригады будет некий полковник Травкин, о котором говорят, что он не склонен терпеть женщин в части. Мы впервые заговорили о моём отъезде.
Я сказала Сане, что видела в газете объявление о приёме в аспирантуру по физической химии при МГУ. Научное направление — химическая кинетика и катализ. То, что я люблю. Может… махнуть туда? А после войны заживём вместе в столице!
— Ну что же, это — неплохой вариант!..
Мы старались представить себе совместную жизнь после окончания войны. Но всё рисовалось слишком туманно. А то, что мы в этом тумане различали, не всегда виделось одинаково. В письмах, последовавших за моим отъездом, это наше разновидение отразится. Я буду всячески стараться увидеть будущее Саниными глазами, почувствовать его чувствами…
Итак, я пробыла у мужа три недели.
Я была ещё в пути, когда началось грозное наступление в Белоруссии.
Саня напишет мне позднее, что за 9 дней наступления он едва успевал короткими существительными записывать все навалившиеся на него впечатления. Как резко разнились четыре лета — четыре этапа этой войны! Лето 44-го было настолько стремительно и триумфально!
* * *
9 июля меня зачислили в мой Ростовский университет временно в должности лаборанта.
К этому времени у меня установилась регулярная переписка и с Кокой и с Лидой.
«С Лидой, — пишу я мужу, — мы очень сроднились, сблизились с ней в Москве. Надя (сестра Кирилла Симоняна) едет в Ленинград. Я уж Лиде написала, не поручить ли ей присмотреть особняк?»
Это шутка. Основанием для неё был выдвинутый Саней проект: после войны зажить «коммуной». В состав её должны были войти все члены нашей «пятерки».
Переписка между Саней и Кокой почему-то стала неравномерной. Многие письма не доходили или задерживались…
Что касается Саниного писательства, то оно у него в будущем. Сейчас не до него. Но зато будет о чём и о ком писать! «С Пашкина рисую сейчас новые и новые детали — эх, когда я смогу сесть за „Шестой курс“? Я так здорово его напишу! Особенно теперь, когда Орловско-Курская битва так рельефно и ярко видна в призме 44-го года».
Саня не проходит и мимо новинок литературы, среди которых он особо выделил «Василия Тёркина» Твардовского. «Попалась первая правдивая (в моём духе) книжка о войне: это — „Василий Тёркин“ Твардовского. Если прочесть эти стихи внимательно, можно увидеть много таких вещей, которых никто ещё не писал. Вообще Твардовский — один из лучших (не лучший ли?) советских поэтов. Как-нибудь черкну ему одобрительное письмо».
А вот отклик моего мужа на новый в то время закон о браке: «Новая реформа в области брака, может быть, многих удивит, кого обрадует, кого огорчит, но она вполне закономерна — она стоит в ряде других таких же — по всестороннему завинчиванию гаек». Он рад, что не ошибся в выборе жены.
Со времени нашей фронтовой встречи меня не оставляло тревожное чувство, что мы с Саней счастье понимали по-разному. Я всячески стремилась приблизить своё понимание счастья к тому, как понимал его он. Но это было не просто, не легко… И Саня, тоже ощущая наше расхождение, корил меня за это в письмах.
«Будучи у меня на фронте, ты сказала как-то: не представляю нашей будущей жизни, если у нас не будет ребёнка. Рожать и воспитывать сумеет чуть ли не всякий. Написать художественную историю послеоктябрьских лет могу, может быть, только я один, да и то — разделив свой труд пополам с Кокой, а может быть, и ещё с кем-нибудь. Настолько непосилен этот труд для мозга, тела и жизни одного».
* * *
Старое письмо тех времён напомнило мне о том, как мы тогда жили. В день своих именин, 8 сентября 1944 г. я писала мужу. В правом верхнем углу письма до сих пор сохранился след от пёрышка — чернильные точки по контуру, а на обороте — нитки:
«Как всегда, не праздную, но подарки получаю. Сегодня они у меня совсем необыкновенные: мама починила мой старый портфель и подарила мне американскую (1) грелку, тёти — стакан мёду, тётя Шура — 2 пёрышка: одно из них моё любимое, другое — твоё. Вот его я тебе и посылаю. Чтоб не выпало пришила и надеюсь, что цензор посочувствует фронтовику-писаке, который оказался без оного, и даст моему пёрышку дойти по назначению.
Кроме американской грелки у меня есть ещё американские ботики, чудные (мама получила по талону).
Пишу тебе у себя в лаборатории в полном одиночестве. Работаю нервно, лихорадочно, потому что к 15-му обязана получить все данные».
Иногда даже у пёрышка бывает престранная судьба. В том виною было изменение номера полевой почты. Вернулось сразу 5 писем. Таким образом, пёрышко проделало целое путешествие и снова отправилось на фронт.
Кока и Саня теперь ещё дальше друг от друга. Муж жалуется, что они теперь даже на разных фронтах.
Узнал о Кокином перемещении Саня, видимо, от кого-то, писем по-прежнему не было:
«От Коки есть что? — снова спрашивал он меня. — Молчит, сукин сын, с июня месяца».
А у Сани к этому времени расширился плацдарм на реке Нарев.
«…В первых числах этого месяца отбивали контратаки не мы, а наши ближайшие левые соседи — батовцы».
Но воевать придётся ещё немало. Во всяком случае, Саня утепляет машину, обивает её изнутри трофейными одеялами.
И всё же приближение конца войны чувствуется. Хотя бы потому, что то и дело возвращается Саня к теме о нашей послевоенной жизни.
Саня пишет о том, чтобы на первые годы устроить коммуну в Москве. Сразу обеспечивается: несколько квартирных точек, блат Александра Михайловича (Лидиного отца), может быть, такое знакомство — как Анастасия Сергеевна (Мосгороно).
Почему между Саней и Кокой не наладится переписка — совершеннейшая загадка. На отсутствие писем от Коки Саня мне постоянно жалуется.
Мне тем временем пришло ещё одно письмо от Коки да ещё с фотокарточкой. Похудел. И это фронтовое, характерное, которое есть у Соломина и которого я не уловила у своего мужа в глазах.
Саня! Где была твоя математическая смекалка? Почему ни разу догадка не промелькнула в твоей голове? Да и Кокиной? Догадка, что не только вам двоим интересны ваши письма о послевоенных планах…
Дело дошло до того, что я переслала Коке Санино письмо. И это, конечно, вызвало соответствующую реакцию: «Дорогая Наташа, получил от тебя Санино письмо. На такие вещи способен только ОН. Живёт от меня в 150 км, а письма шлёт через Ростов».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});