В середине февраля освобождён наш Ростов!
Саня уже в это время не в резерве. 13 февраля они выехали на фронт. Поезд несёт их на север. Ярославль. Бологое. А потом — Осташков, река Ловать недалеко от Старой Руссы.
В резерве Сане не писалось. А теперь, когда попал в прифронтовую полосу, «идеи сами просятся на перо».
Первая редакция рассказа «Лейтенант», начатого в Саранске, вскоре закончена. Переработан. Одному бойцу батареи поручается его переписывать, чтобы можно было отослать его в первую очередь Лиде, которая переехала в Москву и учится в аспирантуре МГУ.
Из Саранска Саня повёз с собой походные стол и стул. И вот теперь, в нескольких километрах от переднего края, среди талой воды и остатков рыхлого снега, на лесной полянке он располагается за походным столиком: пишет письма, занимается…
Но на северо-западе Сане не суждено воевать. В апреле их перебрасывают на центральный фронт.
В перерывах между учениями, отзанимавшись батарейными делами, Саня занимается писательством. «Жадность на писание у меня сейчас невероятная»,читаю я в его письме.
Местонахождение Сани было для меня загадкой, а от Коки я как-то получила открытку, на которой вместо номера полевой почты указан был самый обычный адрес: Орловская обл(асть), Новосильский р(айо)н, деревня Чернышино.
Очередную открытку Кока заканчивал всё тем же вопросом:
«Что слышно от Ксандра?»
…Мог ли он думать, что ответ он получит раньше, чем я открытку?..
7 июля мне пришли два совершенно одинаковых воинских письма: с одинаковыми штампами, с одним и тем же бойцом, бросающим гранату. Только адрес на одном написан Саниной рукой, на другом — Кокиной. Встретились!!!
Судьба решила шутить без конца. Оказалось, что друзья жили бок о бок, ходили по одним и тем же просёлочным дорогам, по одному и тому же мосту.
И вот Кока живёт у Сани, как на курорте, лежит в тени деревьев, слушает птичек, потягивает чаёк и курит папиросы. «Всё выговорено, выспорено и рассказано за это время».
А вскоре была получена общая фотография Сани и Коки. У Сани ещё кубики в петлицах, на Коке — погоны со звёздочками.
Порою главная тема в письмах мужа отнюдь не война, а литература. Его литературные упражнения. Я узнала, что наряду с сюжетами двух новых рассказов у него в голове выстраивается «чудесная третья редакция» «Лейтенанта».
Даже письма могут ей помешать. Саня спрашивает, какие письма были бы приятней мне: короткие частые или длинные редкие. И сам же решает, если, мол, писать часто, то когда же он будет работать над своим новым рассказом? «Ты хочешь, чтобы я стал писателем или не хочешь?»
Я успокаиваю себя. Раз у него есть возможность так много времени уделять сочинительству, значит, жизнь спокойна и не так уж опасна.
Узнав от меня, что наш сосед по Морозовску Броневицкий во время немецкой оккупации был «городским головой», Саня откликнулся тотчас же. Его всего наполнило и перевернуло известие о Броневицком.
Какой богатый литературный материал! Саня считает, что для него обеспечен на этом деле «блестящий рассказ» о предателе. У меня была такая тема, пишет он, но мне нужен был человек: какие они? По его словам, имея человека во плоти и крови, он имеет и рассказ. Остаётся написать его.
И всё-таки во многом Саня ещё остаётся мальчишкой. Хоть и не без юмора, но с гордостью сообщает о своей новой причёске, идею которой он «претворил в жизнь в течение трёх дней», о том, что начал курить. Если это помогает мне писать, так отвыкать не надо? Твоё мнение?
Зная, что от моего мнения всё равно ничего не зависит, я попыталась хотя бы выговорить за своё согласие право… красить губы, но натолкнулась на бетонную стену. Муж твёрдо был за «естественность».
С лихостью заправского вояки Саня пишет о водке: «Представь себе, веселит, хоть и 100 грамм всего. Я их — кувырк!..» Впрочем, восторгов по части алкоголя хватило всего на три строки. Абзац закончился трезвым выводом: «А в общем к чёртовой матери! Каждый день пить не буду, это вредно. Буду менять на сахар».
Впрочем, ни курение, ни водка меня не волновали. Беспокоило другое. Офицерство, командирская должность начинали отрицательно сказываться на характере Сани.
Солженицын писал — и не без видимого удовольствия, — что не успеет он доесть кашу из котелка, как несколько рук протягиваются его помыть, а с другой стороны несут уже готовый чай. Он не успевал наклониться за упавшей на пол вещью.
Но всё это отступило на задний план, как только мы узнали, что после долгих «ничего существенного не произошло» — в начале июля начались бои на двух направлениях: Орловско-Курском и Белгородском.
И вдруг в самом огне битвы — третья встреча друзей… Кока написал о ней коротко: «9.7.43. Мимоездом я был у него. Прокалякали ночь напролёт, а с рассветом я двинулся к себе домой. Саня за это время сильно поправился. (…) Всё пишет всякие турусы на колёсах и рассылает на рецензии».
Саня пишет мне о «великих боях», о которых он думает, что они? Перевернут ещё одну страницу истории или не войдут даже в сводку Информбюро? Настроение у лейтенанта Солженицына — то сверхсильное, шагающее через себя, то безразлично-тупое, то напряжённо-острое.
* * *
Я же в начале августа была послана со своими студентами на работу в колхоз, где мне пришлось немало повоевать с тамошним начальством, чтобы обеспечить своим ребятам мало-мальски приличные условия жизни и питания. Я была старше своих учеников, но, проводя все дни с молодёжью, почувствовала себя совсем юной. «…Близость с ребятами, — писала я мужу, — сделала меня прежней резвуньей-девочкой. Вспомнила с ними все наши студенческие игры».
Особенно поднялось моё настроение, когда к нам туда дошли вести о взятии Орла. Я тотчас же отправила письмо: «…наши на улицах Орла. А где ты?»
Как раз в эти дни Саня был в Орле.
15 августа моему мужу был вручён орден Отечественной войны II степени.
Какими словами воскресить неповторимое настроение тех недель! Ведь всего год прошёл со времени, когда, раскрывая газету, мы мечтали о том, чтобы в сводках не было названий городов. Потому что тогда их только сдавали.
А теперь мы чувствовали себя несчастными, если не находили сообщения о новых и новых освобождённых нашей армией городах, форсированных реках. Движение вперёд уже чуть ли не вошло в привычку. На что теперь жалуется в письме лейтенант Солженицын? На вынужденные остановки… На то, что нет стрельбы с утра — за ночь немцы откатились на новый рубеж.
С Кокой пока не виделись. Оба надеются и ждут. Пока что вместо этой желанной встречи произошла другая — со своим… учеником. К Александру привели старшего сержанта, отставшего от части. Родина? Ростов. Где жил? На Пушкинской улице. До какого года? До августа 41-го года. А потом? Эвакуировался в Морозовск. (!) Где там жил? На Батрацкой улице около ремзавода. Учился, работал? Учился. Где? В Луначарке. В каком классе? В девятом (в его классе!!!) Фамилия? Попов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});