«Второй день топаем по Восточной Пруссии. Адски много впечатлений!»
«Сижу недалеко от того леса, где были окружены Ольховский и Северцев!..» (Так назывались по первоначальному замыслу герои «Августа Четырнадцатого»).
Самое последнее фронтовое письмо, написанное мне мужем, снова навалило на меня гору переживаний. В нём будто он отталкивает меня одной своей рукой, а другой, опомнившись, притягивает к себе ещё больше, ещё плотнее. Он не тешит себя иллюзиями: наше будущее не вполне ясно и решение зависит от… меня.
«Весной 44 года я увидел, насколько ещё эгоистична твоя любовь, насколько ты полна ещё предрассудков в отношении семейной жизни». Я имела неосторожность сказать, что не представляю себе жизни без ребёнка. И получила раздражённую отповедь:
«Ты представляешь себе наше будущее как непрерывную совместную жизнь, с накопляющейся обстановкой, с уютной квартирой, с регулярными посещениями гостей и театра… Очень может быть, что ничего этого не будет. Будет беспокойная жизнь. Смены квартир. Вещи будут приходить и так же легко уходить.
Всё зависит от тебя. Я люблю тебя, не люблю никого другого. Но как паровозу не сойти с рельс на миллиметр без крушения, так и мне — никуда не податься в сторону с моего пути.
Пока что ты любишь только меня — а значит, в конечном счёте — любишь для себя, для удовлетворения собственных потребностей».
Я узнала, что наши интересы должны так же переплетаться, как, например, Санины и Кокины — на чём незыблемо покоится их дружба.
Мне предлагалось стать выше моих «вполне понятных, вполне человеческих», но «эгоистических» планов на будущую жизнь, и тогда возникнет «настоящая гармония».
И ещё была приписка: «От Коки писем нет, но слежу, что Колпакчи дует прямо на Берлин».
Какая горькая пища для размышлений!..
Но то смятение, в которое повергло меня это письмо, скоро отступит перед волнением, опасениями, отчаянием и, наконец, безнадежностью…
«Ждать мужа с войны всегда тяжело, но тяжелее всего — в последние месяцы перед концом: ведь осколки и пули не разбираются, сколько провоёвано человеком.
Именно тут и прекратились письма от Глеба.
Надя выбегала высматривать почтальона. Она писала мужу, писала его друзьям, писала его начальникам — все молчали, как заговоренные.
Весной сорок пятого года что ни вечер — лупили в небо артиллерийские салюты, брали, брали, брали города — Кенигсберг, Франкфурт, Берлин, Прагу.
А писем — не было. Свет мерк. Ничего не хотелось делать. Но нельзя было опускаться! Если он жив и вернётся — он упрекнёт её в упущенном времени. И она измождала себя целодневным трудом — и только ночью плакала».
Последнее письмо мужа я получила в самом начале марта. Прошло не больше недели, как вдруг, вместо ожидаемого очередного письма, ко мне возвратилась моя собственная открытка. На ней надпись: «Адресат выбыл из части».
Я — в панике. Сразу написала Сане, Пашкину, который для меня после знакомства в мае — июне 44-го года был просто Арсений Алексеевич, написала Илье Соломину. Они, конечно, ответят мне, если не сам Саня.
Лида тоже послала запросы Пашкину и Мельникову. Если не будет ответа, утешала она меня, — значит все они поменяли полевую почту, и ясно, что всё хорошо!
Пытался успокоить меня и капитан-хирург Кирилл Симонян, воевавший где-то неподалёку от Сани в Восточной Пруссии:
«Наша армия не так нежно воспитана, чтобы скрывать от семьи истину о погибших. И если бы Саня был ранен, то почтальон бы написал на письме: ранен такого-то числа. Или убит».
Прошёл месяц после возвращения моей открытки. Месяц, в течение которого никто не узнавал меня. Я жила чисто автоматически… Делала то, что было нужно; старалась всё делать хорошо и добросовестно, зная и понимая, что Саня не простил бы мне, если бы я вела себя иначе. (К этому времени я была уже аспиранткой.) Но никто не слышал больше моего смеха, не видел улыбки на лице. Ассистентка Зоя Браславская, с которой мы так привязались друг к другу, всё спрашивала:
«Наташенька, когда же я услышу твой звонкий голосок?..»
Днём держалась, а вечерами плакала, уткнувшись в подушку…
То ли 10-го, то ли 11-го апреля почтальон принёс письмо от Соломина. Писал Илья не мне, а маме, что само по себе, было странным. Пугающе звучало уже начало письма:
«Сейчас обстоятельства сложились так, что я должен вам написать. Вас, конечно, интересует судьба Сани, почему он не пишет и что с ним…»
Но дальше успокаивал:
«Он отозван из нашей части. Зачем и куда сейчас не могу сообщить. Я знаю только, что он жив и здоров, и больше ничего, а также, что ничего плохого с ним не будет».
Что это — спецзадание?.. Мне приходилось слышать, что такие бывают…
Но почему же тогда вновь тревожащая нотка?
«Очень прошу вас, не волнуйтесь, а также помогите Наташе».
Но мы не могли не волноваться. Даже если это спецзадание. Мало ли какие они бывают? Иногда даже очень опасные… Но ведь Илья заверяет, что Саня «жив, здоров, что ничего плохого с ним не будет».
«…Человеческое сердце, никогда не желающее примириться с необратимым, стало придумывать небылицы — может быть, заслан в глубокую разведку? Может быть, выполняет спецзадание? Поколению, воспитанному в подозрительности и секретности, мерещились тайны там, где их не было».
Настал день 9 мая 1945 года.
«…Безумные от радости люди бегали по безумным улицам. И кто-то стрелял из пистолета в воздух. И все динамики Советского Союза разносили победные марши над израненной, голодной страной».
Каким несказанно счастливым мог бы оказаться для меня этот день! Если бы… Впрочем, теперь появилась надежда, что Саня даст о себе знать…
Но и ещё месяц прошёл, а писем… не было. Подозрительно долго не получала писем и Антонина Васильевна от Коки. Почему так?..
Ответов на её запросы тоже не было. Она была в большом волнении… Как-то передала мне слова Кокиной бабушки: «Почему… оба?»
Почему оба?..
Я думала об этом и в тот момент, когда пришло второе письмо от Соломина. Оно должно было разрешить загадку…
«Отъезд был неожиданным…»
«Мы с ним даже не могли поговорить, поэтому и не удивляйтесь, что он не смог вам ничего сообщить…»
«Не могли?»… Если бы Илья написал «не успели» — было бы понятнее. Что значит «не могли»?.. Кто-то не разрешил? Кто?..
«Писем от него не ждите, ибо писать он вам не в состоянии. Запросов также никаких не делай, ибо это в лучшем случае бесполезно…»
Почему «в лучшем случае»? А в… худшем?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});