Н. А. Решетовская
В СПОРЕ СО ВРЕМЕНЕМ
Воспоминания
ГЛАВА I
Война
Воскресным утром 22 июня 1941 года с поезда Ростов — Москва на перрон Казанского вокзала сошёл молодой человек. Только теперь, ступив на московскую землю, он, Александр Солженицын, 22-х лет от роду, начал новую жизнь. Сдав последний экзамен на физико-математическом факультете Ростовского университета, он решил расстаться с точными науками и целиком посвятить себя литературе.
Солженицын приехал в Москву сдавать экзамен за 2-й курс института, в котором учился заочно, параллельно с занятиями в университете, Московского института философии, литературы и истории (МИФЛИ).
Теперь математика нужна ему только ради хлеба насущного. А для души, для заветной цели, нужно полноценное гуманитарное образование. С ранних лет Саня Солженицын мечтал стать писателем.
«В городе рос юноша Глеб, на него сыпались успехи из рога наук, он замечал, что соображает быстро, но есть соображающие и побыстрее его и подавляющие обилием знаний… Понимание было такое: только те люди значительны, кто носит в своей голове груз мировой культуры, энциклопедисты, знатоки древностей, ценители изящного, мужи многообразованные и разносторонние. И надо принадлежать к избранным!»[1]
Трамваем в Сокольники… МИФЛИ… В вестибюле: расписание занятий и экзаменов.
МИФЛИ — это путь наверх! Здесь самые знаменитые профессора страны! Даже студенты этого института чем-то неуловимым отличаются не только от каких-то медиков и инженеров, но и от филологов других вузов. Недавний студент Александр Твардовский в прошлом году награждён орденом Ленина за свою поэму.
Боевое настроение не исчезло и когда выяснилось, что заочников поселяют не в привычной, полюбившейся школе тут же рядом, а в общежитии на Стромынке вперемешку с «чужими» — студентами Московского университета.
Но вот, кажется, приблизительно устроился. Книги, конспекты сложены в тумбочку.
Вдруг диктор (радио в комнате включено) предлагает послушать важное правительственное сообщение… Что это? Неясное и тревожное предчувствие чего-то значительного…
Война… Война с Германией!
Многие студенты МИФЛИ записываются добровольцами. Санин военный билет остался в Ростове. Мобилизован он может быть только там. Надо ехать! Он должен проситься в артиллерию. Но не помешает ли ему его «ограниченная годность»?..
В том, что Саня был ограниченно годен к военной службе, виной была его нервная система.
Все, кто видел портреты Солженицына, обращали внимание на шрам, пересекающий правую сторону лба. Многие считали: это памятный след — то ли войны, то ли тюрьмы. Солженицын не подтверждал этого, но и не разуверял. А я, помня этот шрам с нашей первой встречи, не расспрашивала мужа о нём. Было как-то неловко. Узнала я о происхождении этого шрама лишь в 1973 году, спустя добрую треть века после нашего знакомства. Узнала от доктора медицинских наук, известного хирурга Кирилла Симоняна, одноклассника мужа.
Так уж случилось, что мы не виделись с Кириллом 20 лет.
Теперь мы с любопытством приглядывались друг к другу.
— Кирилл, ты знаешь, сейчас я пытаюсь во многом переосмыслить, лучше понять прошлое… Чтобы понять настоящее, чтобы понять то, что произошло… Мне кажется, что истоки этого лежат где-то далеко, далеко…
И, собравшись вести очень серьёзный разговор, я почему-то начала его со… шрама.
А Кирилл не удивился.
— Ты ведь знаешь, — сказал он, — что Саня в детстве был очень впечатлителен и тяжело переживал, когда кто-нибудь получал на уроке оценку выше, чем он сам. Если Санин ответ не тянул на «пятерку», мальчик менялся в лице, становился белым, как мел, и мог упасть в обморок. Поэтому педагоги говорили поспешно: «Садись. Я тебя спрошу в другой раз». И отметку не ставили.
Такая болезненная реакция Сани на малейший раздражитель удерживала и нас, его друзей, от какой бы то ни было критики в его адрес.
Даже когда он, будучи старостой класса, с каким-то особым удовольствием записывал именно нас: меня и Лиду — самых близких приятелей в дисциплинарную тетрадь, — мы молчали. Бог с ним.
Так же с оглядкой на Санину нервозность вели себя и педагоги. Это в конце концов создало в нём веру в какую-то непогрешимость своей личности, какую-то исключительность.
Но как-то преподаватель истории Бершадский начал читать Сане нотацию, и Саня действительно упал в обморок, ударился о парту и рассёк себе лоб.
Все были очень напуганы. Учителя относились после этого к Сане ещё осторожней.
— Мне кажется, что человеком, который зародил в нас любовь к литературе и искусству, — продолжал Симонян, — была Анастасия Сергеевна. — Она начала учить нас с 7-го класса. К предмету своему она относилась буквально с восторгом. И этот восторг передавался нам. С ней мы не чувствовали себя детьми, потому что она нас считала взрослыми.
Сочинения о Шекспире, Байроне, Пушкине мы писали, обложившись внешкольными источниками, и старались перещеголять один другого. Постепенно выяснилось, что лучше других это получается у Лиды Ежерец, Сани Солженицына, у меня.
Сначала мы писали стихи, очень плохие и очень подражательные, пока Анастасия Сергеевна не предложила нам писать сообща романы.
Одновременно мы начали издавать сатирический журнал, в котором помещали стихи, эпиграммы друг на друга, а то и на учителей, получая от них такие оценки: остроумно; не очень остроумно; остроумно, но бестактно и т.д.
В 9-м и 10-м классе к этому присоединилось ещё увлечение театром. Мы организовали драмкружок и репетировали пьесы Островского, Чехова, Ростана. В нашем классе были готовые персонажи для любых образов. Саня, конечно же, и здесь должен был быть первым и ему поручались роли «первых любовников». Он даже пытался поступить в 36-м году в студию Завадского. Голосовые связки подвели.
После окончания школы, когда мы все трое оказались в разных институтах, мы виделись уже значительно реже. Но увлечение литературой осталось. Лида оказалась самой последовательной и, окончив филологический факультет пединститута и аспирантуру МГУ, стала литературным критиком. Мы двое ходили в литературный кружок при доме медработников. А потом поступили в МИФЛИ.
За разговором, который я описываю, скрыто звучала вторая, более глубокая тема. Ведь люди говорят не только словами… Кажется, порой у нас возникал контрапункт. Роман О. Хаксли с таким названием мы в молодости очень любили…
Как это часто в жизни бывает, через несколько дней после первой встречи с Симоняном я, перебирая письма мужа тюремного времени, натолкнулась на любопытное его высказывание, связанное с этим самым «Контрапунктом» Хаксли. Солженицына в своё время поразила мысль о том, что всё случающееся с человеком неизбежно похоже на него самого. Он стал проверять это на своей жизни и поразился меткости замечания. Многие «случайности», если разобраться, — всегда плод, отпечаток натуры человека, с которым эти случайности происходят.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
![Электронная Библиотека [Русские Книги] 📚 Читать На КулЛиб](https://cdn.coollib.biz/s20/2/9/1/4/9/29149.jpg)