Читать интересную книгу Тележка с яблоками - Бернард Шоу

Аманда (кричит ему вслед). Не валяйте дурака, Билл! Протей. Пошли, пошли! Время не ждет.

Все гурьбой спешат к выходу. На пороге сталкиваются с Семиронием и Памфилием, которым приходится посторониться, чтобы дать дорогу. Протей, ведущий под руку Аманду, увидя их, останавливается.

Осмелюсь спросить, вы что же, подслушивали тут?

Памфилий. Согласитесь, что было бы несколько не­удобно, если бы о том, что здесь происходило, нам пришлось потом узнавать стороной.

Семпроний. Раз и навсегда, мистер Протей: личные секретари короля должны все слышать, все видеть и все знать.

Протей. Как это ни странно, мистер Семпроний, я про­тив этого решительно ничего не имею. (Уходит.)

Аманда (в дверях). До свидания, Семми! Привет, Пам!

Семпроний (садятся каждый за свой стол и немило-

Памфилий сердно зевают). Уа-а-а-а-а-а-а-ффф!

ИНТЕРМЕДИЯ

Будуар Оринтии. Тот же день, половина четвертого. Оринтия сидит у письменного столика и торопливо что-то пишет. Она романтически прекрасна и прекрасно одета. Столик стоит вплотную к стене, почти у самого угла, так что входящему в комнату видна только ее спина. Вход­ная дверь расположена в противоположном по диагонали углу. Посреди комнаты широкая тахта.

Оринтия (не оглядываясь, сердито). Кто там?

Магнус. Его величество король.

Оринтия. Я не желаю его видеть.

Магнус. Вы надолго заняты?

Оринтия. Я разве сказала, что я занята? Передайте ко­ролю, что я просто не желаю его видеть.

Магнус. Как вам будет угодно. (Проходит в комнату и усаживается на тахте.)

Opинтия. Уходите.

Пауза.

Я не стану разговаривать с вами.

Снова пауза.

Раз ко мне врываются без спросу только потому, что мои апартаменты находятся во дворце, а король не умеет вести себя как джентльмен, я должна переехать отсюда. Вот я уже напи­сала в посредническое агентство, чтобы мне подыскали дом.

Магнус. Мы сегодня из-за чего ссоримся, возлюблен­ная?

Оринтия. Спросите у своей совести.

Магнус. Там, где дело касается вас, у меня нет совес­ти. Придется уж вам сказать мне.

Оринтия встает, взяв со стола какую-то книгу, затем величественно при­ближается к тахте и бросает книгу королю.

Оринтия. Вот!

Магнус. Что это?

Оринтия. Страница шестнадцатая. Откройте и посмот­рите.

Магнус (читает заглавие на корешке). «Песни наших прапрадедов». Какая, вы сказали, страница?

Оринтия (сквозь зубы). Шест-над-цатая.

Магнус (раскрывает книгу, находит страницу и сразу улыбается, как бы увидев нечто знакомое). А! «Пилигрим любви»!

Оринтия. Прочтите вслух первые три слова, если у вас хватит смелости.

Магнус (наслаждаясь звучанием произносимой фразы). «Оринтия, моя возлюбленная».

Оринтия. И вы утверждали, что специально придумали это имя для меня, единственной женщины в мире, когда на самом деде вы его откопали в мусорной корзине у торговца по­держанными книгами! А я еще считала вас поэтом!

Магнус. Разве имя, найденное одним поэтом, не может стать священным для другого? Для меня в имени «Оринтия» есть какая-то волшебная прелесть. Ее не было бы, если бы я придумал это имя сам. Впервые я услышал его в детстве, на концерте старинной музыки, и с тех самых пор оно мне дорого.

Оринтия. У вас всегда найдется оправдание. Король лжецов и обманщиков — вот вы кто такой! Вам даже не по­нять, как меня оскорбляет подобная фальшь.

Магнус (покаянно простирает к пей руки). Возлюблен­ная, молю о прощении!

Оринтия. Спрячьте руки в карманы; они больше никогда до меня не дотронутся.

Магнус (повинуясь). Не нужно притворяться, что вам больно, дорогая, если на самом деле вы не чувствуете боли. Ведь это ранит мое сердце!

Оринтия. С каких это пор у вас завелось сердце? Может быть, вы и его купили подержанным, по случаю?

Магнус. Есть же во мне что-то, что судорожно сжимается, когда вам больно или когда вы притворяетесь, что вам больно.

Оринтия (презрительно). Это правда: достаточно мне вскрикнуть, как вы уже готовы подхватить меня на руки и гладить, точно собачонку, которой отдавили лапу. (Садится на тахту, но на расстоянии вытянутой руки от короля.) И это все, что я получаю от вас вместо любви, которой жаждет мое сердце. Уж лучше бы вы меня били.

Магнус. А мне подчас очень хочется прибить вас, когда вы особенно несносны. Но я бы не сумел вам всыпать как сле­дует. Боялся бы причинить вам боль.

Оринтия. Зато если б вам нужно было подписать мне смертный приговор, вы бы сделали это, не поморщившись.

Магнус. Пожалуй, тут есть доля правды. У вас удиви­тельно четко работает мысль — в пределах вашего кругозора.

Оринтия. Ну, разумеется, у меня кругозор ограничен по сравнению с вашим!

Магнус. Не знаю. До известной точки у вас и у меня мысль работает в одном направлении, но потом то ли вы просто дальше не идете, то ли направление меняется, и вы забираете выше, а я остаюсь на прежнем уровне. Трудно сказать, но, во всяком случае, мы перестаем понимать друг друга.

Оринтия. И тогда вы возвращаетесь к вашим Амандам и Лизистратам, этим жалким созданиям, которые не знают иной любви, кроме чиновничьей преданности своему министерству, и которым поэзию заменяют пухлые тома ведомственных отче­тов в синих обложках.

Магнус. Да, их мысли не заняты постоянно тем или иным мужчиной. Но, на мой взгляд, подобное расширение интересов можно лишь приветствовать. Какое мне дело до любовника Лизистраты — если у нее есть любовник. Да она бы мне до смерти надоела, если б говорила только об этом и ни о чем ином. А вот дела ее министерства меня чрезвычайно интересуют. И так как она очень горячо относится к своей работе, то у нас никогда не иссякают темы для разговора.

Оринтия. Вот и ступайте к ней; я вас не задерживаю. Но не вздумайте уверять ее, будто со мной ни о чем нельзя гово­рить, кроме как о мужчинах, потому что это неправда и вы сами это отлично знаете.

Магнус. Это неправда, и я это знаю; но ведь я этого и не говорил.

Оринтия. Вы это думали. Подразумевали. Когда мы с вами находимся в обществе этих дурацких политиков в юбках, вы только с ними и разговариваете все время. Для меня у вас и словечка не находится.

Магнус. Как и у вас для меня. Нам с вами не о чем бе­седовать на людях; то, что мы могли бы сказать друг другу, не предназначено для чужих ушей. Зато когда мы одни, у нас все­гда находится о чем поговорить. Разве вам хотелось бы, чтоб было наоборот?

Оринтия. Вы увертливы, как угорь; но все-таки от меня вам не увернуться. Посмотрите, кто составляет ваше ближай­шее окружение — политиканствующие педанты, сварливые ку­мушки в допотопных нарядах, лишенные дара обыкновенной человеческой речи, способные рассуждать только о своих скуч­нейших ведомственных делах, о своих политических пристра­стиях и о том, у кого какие шансы на выборах. (В нетерпении встает.) Какой может быть разговор с подобными людьми? Если бы не те ничтожества, которых они таскают с собой в качестве жен или мужей, то у вас там вообще не с кем было бы слово сказать. Да и эти знают только две темы для разговора: о при­слуге и о детях. (Вдруг снова садится.) Слушайте, Магнус! По­чему вы не хотите сделаться настоящим королем?

Магнус. Это как же, возлюбленнейшая?

Оринтия. Прогоните прочь всех этих болванов. Пусть не докучают вам своей министерской возней и управляются сами, как прислуга, которая подметает полы и вытирает пыль в двор­цовых залах. А вы будете жить истинно королевской жизнью, благородной и прекрасной, со мною. Ведь для того, чтоб быть настоящим королем, вам недостает настоящей королевы.

Магнус. Но у меня есть королева.

Оринтия. О, как вы слепы! Хуже, чем слепы, — у вас низменные вкусы. Небеса посылают вам розу, а вы цепляетесь за кочан капусты.

Магнус (со смехом). Очень удачная метафора, возлюб­ленная. Но всякий разумный человек, если ему предложат вы­бор: жить без роз или жить без капусты, — несомненно, пред­почтет капусту. Кроме того, все старые жены, которые теперь относятся к разряду капусты, были когда-то розами; вы, моло­дежь, не помните этого, а мужья помнят и не замечают пере­мены. И, наконец, — вам это должно быть известно лучше, чем кому-либо, — никогда муж не уходит от жены потому только, что она постарела и подурнела. Новая жена очень часто и стар­ше и безобразнее прежней.

Оринтия. А почему это мне должно быть известно луч­ше, чем кому-либо?