вынуждена трястись в повозке, тревожно вслушиваясь в натужный скрип оси. С каждым часом дорога становилась все уже и каменистее, а обрыв с краю все головокружительнее. На очередном булыжнике одно из колес слетело, а от резкого рывка лопнул ремень на широкой груди мула, повозка неумолимо покатилась назад к краю обрыва.
— Берегись! — закричали слуги, идущие следом.
— Держи! — спешили на помощь самураи, шедшие впереди.
Чинхо быстрее других оказался рядом и схватился за оглоблю, он изо-всех сил упирался в землю ногами, но повозка тащила его за собой.
— Хитоми, прыгай! — крикнул он, видя, как стремительно приближается обрыв.
Время странно растянулось, и мгновения замедлились. Самурай видел, как с утеса соскользнуло уцелевшее колесо, между красными занавесками появилось перепуганное лицо девушки, затем она оттолкнулась руками о проем, и ветер подхватил тонкий зеленый шелк верхнего кимоно, за ним взметнулись по сторонам, словно крылья, белые подолы нижних, будто диковинная бабочка или райская птичка с большими испуганными глазами. Он поймал ее у самого края, крепко обхватив руками и в этот момент время снова ускорилось и на него обрушилась волна звуков. Грохот разбившейся повозки, на мгновение перекрыл плач и причитания слуг, на которых гневно кричала охрана, а сзади послышался возмущенное ржание жеребца. Чинхо нехотя отстранился от девушки и повернул голову, на него с ревностным негодованием смотрел император.
— Того, кто запрягал сегодня эту повозку — казнить. — отдал приказ Акихико.
На колени обреченно опустился один из смотрителей мулов. Самурай подошел сзади и быстрым движением отсек тому голову, еще кровоточащее тело, без лишних слов, скинули следом за упавшей злосчастной повозкой. Плачущую, то ли от пережитого испуга, то ли от неожиданной казни, наложницу, служанки усадили в повозку императора, и вся процессия двинулась дальше, словно ничего не произошло.
[1] Число 9 считается несчастливым в Японии, т. к. иероглиф, обозначающий эту цифру созвучен со словом «боль». Хотя еще более непопулярным числом является 4, созвучное со словом «смерть», в некоторых домах отсутствуют четвертые этажи, четвертые квартиры, а в больницах, чаще всего, нет палат под этим номером.
Они — разновидность демонов, ёкайи.
[2] Ками — боги, в Японии принято обожествлять буквально все, от предмета, какой-либо местности, до выдающегося человека, кроме это существует и свой божественный пантеон.
[3] Дзори — национальная японская обувь, открытая сандалия с ремешком между пальцами.
[4] Го — логическая настольная игра с доской и маленькими камушками.
Глава 11
Ночевать пришлось в шатрах, с трудом найдя для этого достаточно широкий и ровный уступ. Но утром стало ясно, что повозкам дальше не пройти. Потому, было решено оставить часть слуг и запасов здесь, а дальше двигаться налегке. Для Хитоми был собрал паланкин, в котором девушка и продолжила это изматывающее путешествие.
Продвигались медленно, даже императору пришлось слезть с коня, на осыпающейся крутой дороге он легко мог подвернуть себе ногу. От того, столь желанная крыша храма, показалась среди деревьев лишь на закате.
В алых лучах, полуразрушенные красные ворота с каменными скульптурами чудовищ, смотрелись особенно неприветливо. У Хитоми по коже пробежали мурашки, когда она прошла через них вслед за императором. Пристройки и навесы выглядели заброшенными, сквозь гравий во дворе святилища местами прорастали сорняки. Пока девушка оглядывалась по сторонам, охрана разведала территорию, а слуги зажгли факелы.
— Здесь никого нет, — доложил Чинхо.
— Уверен, шаманка где-то поблизости и завтра появится. — спокойно ответил Акихико, — будем ночевать здесь.
После скромного ужина, слуги расстелили тонкие дорожные футоны и ушли в дальние пристройки. Лина лежала, тревожно вслушиваясь в ночные звуки, она знала, что где-то среди теней притаились самураи, охраняющие покой императора, среди них Чинхо, но спокойнее ей не становилось. Местами доски пола были прогнившими и зияли черными дырами, из которых отчетливо слышалось шуршание, разросшиеся вокруг храма деревья скребли по крыше от порывов ветра. А когда в темноте где-то поблизости раздался грубый зловещий смех, Лина резко подскочила.
— Это всего лишь фукуроо, — засмеялся Акихико, привстав на локте, — но, если тебе страшно, можешь лечь ближе.
Девушка перетащила свой футон вплотную к постели императора.
— Неужели, ты не слышала совы раньше? — видимо, императору тоже не спалось.
— Слышала, но здесь такая пугающая обстановка, что в голову сами собой лезут образы страшных чудовищ.
— Ни одно чудовище не посмеет напасть на нас. Прямой потомок Небесного Дракона им не по зубам. Рядом со мной тебе нечего бояться, к тому же, нас охраняют лучшие самураи.
— Вы правы, господин, мой страх напрасен.
Вскоре, девушке все же удалось заснуть, но сон ее был тревожен. Ей снилось, будто у нее появились уши и хвост, она бежала по лесу, пока не споткнулась, запутавшись в неожиданно появившихся четырех лапах, и кубарем покатилась со склона, а когда падение прекратилось, она уже полностью была лисой, и в далеке доносился собачий лай, заставляющий ее сердце бешено стучать.
Лина проснулась в холодном поту, испуганно озираясь по сторонам и с удивлением обнаружила, что уже утро. Шаманка недавно пришла и вела какие-то приготовления за закрытыми дверями дзиндзя[1]. Проходящая мимо служанка увидела, что госпожа проснулась, и Хитоми сразу же окружили заботой, принесли воду для умывания, завтрак, горячий чай, и гребни, чтобы сделать красивую прическу. Когда привычные утренние ритуалы были закончены, наложницу уже ждал император. В его движениях читалось нетерпение, и девушка поспешила, вместе они перешагнули порог святилища, но путь мужчине перегородила старуха.
— Только она. — шаманка ткнула пальцем в Лину.
— Я хочу видеть, что происходит. — настоял Акихико.
— Или идет только лисица, или я отказываюсь проводить ритуал. — настояла на своем шаманка.
Император был вынужден отступить, и за спиной Лины с неприятным скрипом закрылась тяжелая резная дверь. Помещение дзиндзя было не слишком большим, но света от девяти толстых свечей явно не хватало, чтобы разогнать пугающую тьму, собирающуюся в углах и под балками высокого потолка, с которого свисала паутина. Свечи стояли напротив чудовищных деревянных фигур, с искаженными злобой мордами.
Старуха надела на лицо маску и стала разжигать пучки каких-то вонючих трав. От едкого запаха стало щипать в глазах, а сквозь выступившие слезы, девушке показалось, что морды шевельнулись — кто-то из них моргнул, а чей-то оскал стал чуть шире. Она сидела в центре, куда ее грубо подтолкнула старуха, и сжимала руки, про себя молясь, чтобы все это быстрее закончилось. Старуха стала напевать какое-то заклинание, ритмично раскачиваясь и перемалывая в большой напольной ступке различные ингредиенты. Лины готова была поклясться, что она видела сушеных многоножек, куриные головы, мышиные хвосты, большую лягушку и сброшенную