дать мне знать, что вода слишком холодна и надо поскорее выбираться, а не пытаться приспособиться к ней. Шейные мускулы походили на натянутые тросы, к которым прицеплено что-то тяжелое – трактор или рояль. Челюсти свело. Ступни, не считая пяток, которые находились под водой, скрючило, пальцы неестественно растопырились. Я видела такое в доме престарелых, когда пела там рождественские гимны со скаутами. Все мое внимание было поглощено светом пламени, я старалась расслабить мышцы, отдаться воле волн.
Когда мне удалось овладеть дыханием, я выпустила свечу из правой руки и начала грести. Скрюченный человечек плыл к скрюченным деревьям, к вздымающимся утесам и дороге, с которой мои родители сорвались вниз. Я достигла цели минуты за полторы, но руки и плечи ныли нещадно. Я опять крепко взяла свечу обеими руками и сосредоточилась на дыхании. Откуда-то из-за гор, высившихся над каньоном, налетел ветер. Я подняла голову и увидела, как он проносится по склонам, продирается сквозь сосны и спускается ко мне. Мертвый лес начал сердито поскрипывать, и тогда ветер задул свечу. Во всяком случае, так мне показалась на долю секунды, но потом на черном фитиле опять заплясало пламя. И больше уже не гасло.
У меня так болела голова, что даже зубы ныли. Я открыла глаза и затем очень осторожно приготовилась сменить положение: сначала опустила ноги, потом корпус, потом вся целиком, не считая рук, в которых была зажата свеча, ушла под воду. Я слышала потрескивание веток, но слой воды смягчал резкость звуков. Тогда я заставила себя вспомнить родителей, сначала маму, потом отца, не вместе, а каждого по отдельности: их лица, тела, манеру входить в комнату, держать газету, размешивать кофе. Это было нелегко, но я старалась изо всех сил, время от времени поднимаясь на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, а потом возвращалась туда, к ним. Вот мама задумалась, выбирая, куда лучше поместить какой-то экспонат в своем музее. Папа достает из заднего кармана голубой платок, промокнуть пот со лба. И вот опять мама. Учит меня управляться с овощечисткой.
Папа держит руль одной рукой.
Было похоже, что я все испортила. Я так долго ждала, и вот я здесь, но я не знаю, что мне делать, что чувствовать. Ничего из моих обычных трюков здесь не годится: ни киноцитата, ни шутка. Я должна сделать это сейчас. Я хочу этого. Я подняла голову над водой и сказала: «Мама и папа, – голос звучал странно, словно принадлежал не мне, а этому озеру. Или дело было в словах. Я уже давно никого так не звала. Было как-то неловко разговаривать с ними, пусть даже я совсем одна и никто, кроме них, меня не услышит, но я решила: ну и пусть, это даже хорошо. – У меня в голове столько всякой ерунды из фильмов, которые я посмотрела, но то, что я должна помнить о вас, думаю, что должна, я вспомнить не могу. – Я помолчала, собираясь с мыслями, потом продолжила: – Я хотела прийти сюда и попросить прощения, – я сделала глубокий вздох, – не за то, что целовала Ирен, а за то облегчение, которое испытала, поняв, что вы никогда об этом не узнаете, потому что вы мертвы. Это глупо, я понимаю, ведь мертвые всегда все знают, так? Но это неважно».
На одном из склонов вдруг появились четыре ровных прямоугольника – загорелись окна в трейлерах. Я и не подозревала, что они там, из-за деревьев, пока кто-то не щелкнул выключателем. Я представила людей за этими окнами, как они смотрят вниз на озеро и думают: что это за одинокая свеча там? Или с такого расстояния они принимают отражение на воде за вторую свечу? Почему-то мне хотелось, чтобы у тех окон были люди.
Я продолжила свою речь: «Я больше не думаю, что вы разбились из-за меня. Так что я пришла за другим. Зачем? Наверное, понять, что вы были не только моими родителями, но и людьми. Не так, как Лидия говорит, чтобы мне было кого обвинять, а по-настоящему. Мне бы хотелось узнать вас, но это невозможно, да и обо мне вы, наверное, многого не знали, только то, что я – ваша дочь. Пока вы были еще живы, я, наверное, и не была собой. А может, и до сих пор не стала. Кто вообще может сказать, что стал наконец самим собой?» – Я наклонила свечу и позволила расплавленному воску, скопившемуся в ямке вокруг фитиля, стечь по костяшкам пальцев, застывая белой коркой на коже. То, что не попало мне на руки, полетело в воду, так что поверхность оказалась покрыта волшебным узором.
Какое-то время я наблюдала за одним из кружков, уплывавшим во мрак, а потом заговорила снова: «Я не знаю, отослали бы вы меня в “Обетование”, в любое подобное место. Захотели ли этого для меня. Вас не было рядом, а Рут была, но я не верю, когда она говорит, что вы бы пожелали такого для меня. А если и так, это не то, чему я должна свято верить всю жизнь. Какой в этом смысл? Если бы это оказалось правдой, если бы вы знали меня, но ведь у вас не было возможности, поэтому я могу взять и стереть из памяти все эти “бы”. И, думаю, это не так уж и глупо. Почти все, что случилось с самой вашей смерти, убедило меня в одном: мне очень повезло с родителями, хотя вы были у меня всего двенадцать лет, и я толком не понимала этого, пока вы были живы. Наверное, именно за этим я пришла, сказать, что сейчас я это понимаю, и я люблю вас, хотя, наверное, уже слишком поздно или одними словами теперь не отделаешься. Но это то, что я знаю точно. – Я закружилась на месте, равномерно загребая одной рукой. – Не могу сказать, что ждет меня на берегу. Возможно, вам это известно, я же не знаю, как там у вас все устроено, что вам открыто. Мне приятно думать, что это так. И еще я надеюсь, что никому не удастся сбить меня с пути. Во всяком случае, не слишком сильно». Я замолчала. Больше мне было нечего сказать. Я продолжала кружиться. Наконец-то я пришла туда, где сошлись воедино все дороги, связались все события моей жизни, даже те, которых никогда не должно было быть, и мне нужно было почувствовать себя в самой их сердцевине. И я закружилась. Я кружила и кружила, пока едва не потеряла сознание. И, возможно, не только от