от ожирения. Я часто размышляла о том, как это будет, когда ему сообщат. Звонок застанет его в Кливленде или в Атланте, возможно, в Таллахасси. Я много раз прокручивала в голове эту сцену, но выходило по-разному. Иногда я представляла его на встрече «Эксодус Интернешнл», среди улыбающихся, нарядных людей где-нибудь в церкви или большом зале. На нем выходной костюм, тот, в котором он приезжал к нам в «Ворота славы», когда я слушала его вместе с остальной паствой. Костюм его не старит, наоборот, он выглядит мальчишкой, решившим подурачиться. По этой версии, его должны будут остановить посреди вдохновенной речи о мрачных пучинах содомии и свете Господа. Какая-нибудь незаметная женщина отделится от стены или мужчина в скрипящих ботинках – скрип-скрип-скрип-скрип – подойдет к нему и шепнет что-то на ухо, а может, передаст записку. Рик быстро прочтет ее, потом извинится и скажет, что ему нужно немедленно поговорить по телефону, дело не требует отлагательств. За его беседой с Лидией, с полицией – неважно – будут внимательно наблюдать пастор и викарий, его приятели по «Эксодусу», бывшие геи. Их лица примут встревоженное выражение, они будут обмениваться быстрыми взглядами, стараться по его ответам догадаться, что же случилось, а потом, когда он положит трубку, ждать полного отчета о несчастии в «Обетовании».
Иногда звонок заставал его в номере отеля. Даже не отеля – занюханного мотеля, зажатого между стоянкой для больших грузовиков и круглосуточной забегаловкой (я видела такие в низкопробных детективах – наркодилеры и шлюхи толкутся повсюду, мигающая неоновая вывеска прилагается). Это мерцание проникает в его окно сквозь засаленные занавески, все вокруг покрыто каким-то налетом, на потолке расплывается пятно сырости, краны в ванной покрыты ржавчиной, а о том, чтобы встать босыми ногами на коврик, даже подумать страшно. Телефон в номере жуткий: не бежевый, не золотистый, а словно обтянутый человеческой кожей, бывают такие; звонок у него резкий, металлический, слишком громкий для такой маленькой комнаты, так что Рик не может притвориться, что не слышит. Я знала, что ему вряд ли когда-нибудь придется останавливаться в таком номере, потому что у борцов с ожирением были толстые кошельки, однако иногда мое воображение помещало его именно в такое место.
Чаще всего все же я представляла его в пристанище другого рода, в безымянной гостинице при аэропорте с маленьким холлом, шведским столом и бесплатными газетами на столах. Возможно, при заселении гостям полагался комплимент от заведения. В номере работает телевизор, но звук приглушен, канал… возможно, что-то необычное, MTV или HBO, на тумбочке у кровати открыта бутылка воды. Когда раздастся звонок, на нем будут его белые боксеры и футболка. На сей раз телефон будет черным и вполне современным, с красным огоньком автоответчика, а звук окажется нетребовательным электронным сигналом. Рик гладит рубашку на завтра, поэтому сперва повесит ее на вешалку, а уж потом снимет трубку. Он опускается на краешек кровати и узнаёт, что Джейн Фонда, Адам Красный Орел и Кэмерон Пост не вышли на дежурство по кухне. В начале седьмого Лидия Марч вместе с одним из фермеров проехала до места предполагаемого пикника. Последнюю милю пришлось пройти пешком, так как тропа слишком круто забирала вверх, к тому же дорога была не расчищена. Никаких следов учеников обнаружено не было. К семи тридцати о случившемся было сообщено местному шерифу, который, в свою очередь, вызвал лесную службу. Родители учеников, местонахождение которых до сих пор не установлено, уже извещены.
Я никогда не думала, чем закончится этот разговор, не пыталась представить его реплики. Зато я отчетливо видела, как удивление на красивом лице сменяется страхом и тревогой. И вот тут, особенно если Рик во время этой сцены оказывался в комнате грязного мотеля, мне становилось очень его жаль, потому что я понимала, чем обернется наш побег для него, что он почувствует. Но этого было недостаточно, чтобы заставить меня отказаться от нашего плана.
* * *
В пятницу состоялась моя последняя индивидуальная консультация с Лидией. Мы сидели в той же комнатенке, где Рик в августе показывал мне мой пустой айсберг. Удушливую гардению на подоконнике сменил неуклюжий папоротник, но остальное было на своих местах.
В прошлый раз мы остановились на моем вуайеризме, который проявлялся через одержимость фильмами с гомоэротическими сценами. Этот компенсаторный механизм я использовала (безуспешно) для того, чтобы игнорировать смерть родителей и избавиться от чувства вины. С этого мы и начали. Я изо всех сил старалась угодить Лидии, быть для нее открытой книгой, которую она читала все последние недели, но меня одолевало странное желание поведать ей о нас с Эрин. О том, что Эрин делала со мной. Я подавила его и лишь рассказывала Лидии то, что ей хотелось знать: обо всех постельных сценах в фильмах, не предназначавшихся для моих глаз, о том, как я вновь и вновь пересматривала их, растворяясь в образах и звуках кадр за кадром. Но внутренний голос не замолкал: расскажи ей об Эрин, расскажи, расскажи. Этого нельзя было делать ни в коем случае, иначе прощай наш завтрашний пикник. А значит, придется отложить побег, возможно, надолго, и тогда уж нам никогда не собраться. Но даже это не помогало. Мне хотелось заявить ей спокойным ровным голосом: «А ведь недавно кое-что случилось. Думаю, вас следует проинформировать. Эрин-викинг, моя соседка, разбудила меня посреди потрясающего эротического сна с Бетани Кимблс-Эриксон, забралась ко мне на кровать и закончила то, что начало мое воображение. И вот что я вам доложу: она точно знает, что делать. Очень профессионально, каждое движение отточено».
Разумеется, я промолчала. Все шло заведенным порядком, пока – я не помню, что именно подвело нас к этому, – Лидия не сказала:
– Мы уже довольно далеко продвинулись, и теперь тебе надо постараться понять и принять роль, которую родители сыграли в формировании твоей поддавшейся греху личности. Ты уже начинаешь видеть, каким образом их смерть повлияла на твое ошибочное представление об установленном Богом делении на мужское и женское, но этого мало. Трудности твоей гендерной самоидентификации начались куда раньше, при их жизни, и, изучая недавние проявления твоего противоестественного поведения, мы видим лишь часть куда более сложной картины.
Я не дала ей закончить:
– Мои родители не отвечают за мои решения.
На ее лице отразилось легкое удивление, но и только.
– Да, и я рада, что ты это признаешь. Но те условия, в которых они были приняты, то обращение и те установки, которые внушили тебе, когда ты еще находилась на попечении родителей,