Алексей V и немедленно стал проявлять те лидерские качества, которых не хватало империи. Стены и башни укрепили и сделали выше, а на них разместили достаточное количество людей. Все переговоры прекращались, как и выплаты долга, за который новый император не нес никакой ответственности. Крестоносцам оставалось лишь одно – массовая атака на город; именно это на протяжении нескольких месяцев советовал им Дандоло. Старый дож, которого отныне и венецианцы, и франки признали предводителем всего похода, несколько раз созывал совет в лагере у Галаты. На нем обсуждался не столько план атаки, сколько управление Византией после завоевания. Решили, что венецианцы и франки назначат по шесть делегатов в избирательный комитет, а тот, в свою очередь, изберет нового императора. Если выберут франка, то патриархом должен стать венецианец, и наоборот. Император получит четвертую часть города и всей империи, включая два главных дворца – Влахернский у Золотого Рога и старый дворец на Мраморном море. Оставшиеся три четверти должны быть разделены поровну: половина отойдет Венеции, а другая – в феодальное владение рыцарям-крестоносцам. Дожа специально избавили от необходимости свидетельствовать свое почтение императору за венецианскую часть.
Штурм начался утром в пятницу 9 апреля, на том же отрезке стены у моря, где Дандоло и его люди отличились десять месяцев назад. На новые, более высокие стены и башни невозможно было взобраться с мачт венецианских кораблей, но после нескольких неудачных попыток венецианцы соединили корабли попарно, и таким образом мощь атаки на каждую из башен выросла в два раза. Вскоре две башни сокрушили и заняли, и почти одновременно с этим франки прорвались через одни из ворот и хлынули в город. Мурзуфл, мужественно и решительно командовавший защитниками, галопом промчался по улицам в последней отчаянной попытке сплотить своих подданных; увидев, что он терпит поражение, он бежал вместе с женой Алексея III Евфросинией и ее дочерью Евдокией, чтобы присоединиться к Алексею во Фракии. Прибыв туда, он женился на Евдокии и стал собирать силы для ответного нападения.
Как только стены были проломлены, началась чудовищная резня. Лишь с наступлением ночи завоеватели объявили перемирие и вернулись в свой лагерь, разбитый на одной из больших городских площадей. На следующее утро все сопротивление прекратилось, однако трагедия жителей Константинополя лишь началась. Не напрасно франки так долго ждали за стенами богатейшей столицы мира. Теперь, когда им по традиции дали три дня на разграбление города, они набросились на него подобно саранче. Никогда еще со времен вторжений варваров не случалось в Европе такого разгула жестокости и вандализма; никогда прежде столько красоты и великолепных произведений искусства не уничтожалось столь бездумно и за столь короткое время. Среди свидетелей был Никита Хониат:
Расхищая драгоценные вместилища их, латиняне одни из них разбивали, пряча за пазуху бывшие на них украшения, а другие обращали в обыкновенное употребление за своим столом вместо корзинок для хлеба и кубков для вина… О нечестиях, совершенных тогда в великой церкви, тяжело даже рассказывать. Жертвенная трапеза, составленная из разных драгоценных веществ, сплавленных посредством огня и размещенных между собою так, что все они искусным подбором своих самородных цветов представляли верх совершеннейшей красоты, не оценимой ничем и достойной по своей художественности удивления всех народов, была разбита на части и разделена грабителями наравне со всем другим церковным имуществом, огромным по количеству и беспримерным по изящности. …Они вводили в церковь лошаков и вообще вьючных животных до самого неприкосновеннейшего места храма, и так как некоторые из них поскользались [поскальзывались] и не могли затем подняться на ноги по гладкости полировки каменного пола, то здесь же и закалывали их кинжалами, таким образом оскверняя их пометом и разливавшеюся кровью священный церковный помост.
Вот какая-то бабенка, преисполненная грехами, жрица нечестия, дьявольская слуга, гудок неприличных, соблазнительных и срамных напевов, хулительница Христова, уселась на сопрестолии, распевая свою визгливую мелодию, и потом бросилась в пляску, быстро кружась и потрясая ногою! И не эти только беззакония совершались именно, а другие нет, или эти – более, а другие – менее; но всякого рода преступления с одинаковым рвением совершались всеми. Предаваясь до такой степени неистовству против всего священного, латиняне, конечно уже, не щадили честных женщин и девиц, ожидавших брака или посвятивших себя Богу и избравших девство[86].
И «вот эти ревнители, – продолжает Хониат, – подъявшие на рамена крест и многократно клявшиеся им и словом Божиим проходить христианские страны без кровопролития, не сбиваясь и не уклоняясь ни направо, ни налево, вооружить свои руки против сарацин и обагрить мечи кровию опустошителей Иерусалима, не соединяться с женщинами, даже не входить с ними в беседу во все время, пока будут нести на плечах крест, как чистая жертва Богу, как шествующие путем Божиим».
Это был самый тяжелый час для Константинополя – возможно, даже более тяжкий, чем тот, в который город окончательно пал перед османским султаном. Однако не все его сокровища погибли. Пока франки неистово предавались разрушению, венецианцы сохраняли хладнокровие. Они тоже грабили, но ничего не уничтожали. Они умели распознать красоту, и все, что попадало им в руки, отправляли в Венецию; первыми туда отправились четыре бронзовые лошади, которые в течение следующих восьмисот лет возвышались на лоджии базилики Сан-Марко над одноименной площадью.
После трех дней ужаса был восстановлен порядок. Всю добычу собрали в одном месте и тщательно разделили: четверть для будущего императора, остальное пополам между франками и венецианцами. Сразу после этого крестоносцы уплатили свой долг Энрико Дандоло, после чего обе стороны принялись за следующую задачу – избрание нового императора. Дандоло с легкостью склонил избирателей на сторону беспечного и сговорчивого графа Балдуина Фландрского, которого 16 мая короновали в храме Святой Софии – третьего императора меньше чем за год. Взамен Венеция присвоила себе самое лучшее: ей полагались три восьмых города и всей империи и свободная торговля во всех византийских владениях, из которой полностью исключались две ее главные соперницы – Генуя и Пиза. В Константинополе дож потребовал для Венеции весь квартал, окружавший храм Святой Софии и патриархию и спускавшийся к самому Золотому Рогу; из остальных территорий он выбрал те регионы, которые обеспечивали ей непрерывную цепочку колоний и портов от лагуны до Черного моря, включая Пелопоннес и важнейший остров Крит.
Таким образом, от Четвертого крестового похода выиграли прежде всего венецианцы, и этим успехом они практически полностью обязаны Энрико Дандоло. Он отказался от византийской короны – принять ее означало создать непреодолимые конституционные проблемы на родине и, возможно, даже уничтожить республику; тем не менее он обеспечил венецианцам большинство при выборах и успех собственному кандидату.