хмурых людей, вспыльчивых и раздражительных; но эта жизнерадостность, вследствие примеси мистицизма, была какой-то подавленной и жуткой, как смех безумца. Центральным пунктом кабалы Дурьи является суббота с её молитвами и трапезами. Кабала считала субботу воплощением миров Sefirot и Божества (Schechina), называла ее Яблочным садом (Chakal Tappuchin) и утверждала: все, что делается и совершается в субботу, влияет на высший мир. Дурья со своими учениками встречали субботу песнопением о «мистической невесте». Для этой цели Дурья сочинил халдейские песни, полные бессодержательных и непонятных формул. Важнейшей частью субботы были послеобеденная молитва и трапеза (mincba) вплоть до исхода субботы, до «часа разлуки с невестой». Счет дней от Пасхи до Пятидесятницы, являющийся по Талмуду пустою формальностью, был кабалой окружен каким-то мистическим ореолом. Иосиф Каро, хотя и сам кабалист, все же указывает в своем кодексе, что следует избегать напоминающего жертвоприношение истребления птиц накануне Судного дня. Напротив, Исаак Дурья и его школа превратили этот суеверный обычай в высокий религиозный акт и даже составили всевозможные предписания по этому поводу. Кабала Лурьи ввела даже нечто вроде второго Судного дня. Седьмой день праздника Кущей, день осанны, считался в старину радостным днем, и в храме в этот день алтарь обыкновенно украшался ветками вербы, символа воды и плодовитости. Позже в вавилонских общинах возник обычай брать эти ветки в руки и потрясать ими, чтобы спала листва. Иосиф Каро не решался еще придать в своем кодексе этому дню характер высшего мистического освящения. Лишь направление Лурьи, в духе Зогара превратило этот день в Судный день, в малом виде, предписав мистическое бодрствование в течение всей предшествующей ночи, и узрело в каждом листе вербной ветки и особенно в семикратном обходе синагоги со свитками Торы в руках особое мистическое содержание. Кроме того кабала Лурьи, буквально насилуя чужую совесть, вменила благочестивым евреям в обязанность ознакомиться с ней под угрозою, что, если кто этого не сделает, его душа будет переселяться из одного тела в другое, покуда она не усвоит себе кабалу. Мистика Лурьи оказала вред и в нравственном отношении. Она утверждала: в браке требуется гармония душ, которая, с точки зрения мистика, а не поэта, встречается редко, и, если возникает какое-нибудь несогласие в браке, то последний не является союзом, предустановленным гармонией сефир. Поэтому кабалисты (а кто в то время не был кабалистом?) при первой же малейшей перебранке с женой разводились с ней и искали гармонирующую с ними и предустановленную половину, и разводы стали весьма частым явлением в кабалистических кругах. Нередко кабалисты по» кидали своих жен и детей на Западе, переселялись на Восток и вступали там в новый брак, а часто даже по несколько раз, причем дети от различных браков ничего не знали друг о друге.
Эти пагубные кабалистические учения не остались мертвой буквой, а, напротив, были тотчас же практически осуществлены их приверженцами. Последние даже составили особый кабалистический кодекс, регулировавший их религиозную жизнь. Культ могил в Палестине, под влиянием Лурьи, еще более возрос и выродился скоро в безумные оргии. Уже издавна существовал обычай 18 иара (в мае) посещать мнимую могилу Симона б.-Иохай в Мейроне и сжигать там дорогие вещи и даже драгоценные кашемировые шали. В этой процедуре участвовали женщины, дети, а также магометане, причем, судя по сообщениям, было всегда очень весело, а нередко происходили и безнравственные излишества. Но кабалисты школы Лурьи хотели чем-либо перещеголять толпу. И вот они стали два раза в году, именно до Нового года и Пятидесятницы, проводить на могиле 10 дней и 10 ночей. Между мнимыми могилами Б.-Иохая и его сына, Элеазара, был устроен шатер, и под этим шатром кабалисты поочередно громко читали Зогар и толковали его, согласно указаниям Лурьи. Слуга приносил им кушанья и напитки, а четверо магометанских стражников охраняли их.
Таким образом, при ближайшем рассмотрении, блестящий свет, падавший от еврейского герцога Наксоса и других влиятельных при турецком дворе евреев на их восточных единоверцев, был подобен блуждающему огоньку, который озаряет светлой полосой болотную местность. Ибо в то время еврейство, действительно, погрязло в религиозном болоте, снова пережив возврат к язычеству. И всего печальнее, что не раздалось ни одного предостерегающего, хотя бы и слабого, голоса, не восстал ни один человек, который бы прозрел опасность и заклеймил бы виновников. Не способствовало ли этому упадку чувство безопасности, которое убаюкивало турецких евреев, находившихся под защитой своих могущественных единоверцев? Во всяком случае упадок не прекращался, когда это чувство безопасности постепенно исчезало. Ибо влияние Иосифа Наксосского прекратилось со смертью султана Селима (1574 г.). Правда, его преемник, султан Мурад III (1574 — 1595), исполняя последнюю волю своего отца, оставил еврейскому герцогу его титул и его пост; но прямого влияния на диван он уже не оказывал более; он был вытеснен своим противником, великим визирем, Магометом Соколи, и своим соперником, Соломоном Ашкенази, и мог еще кое-чего добиться лишь с помощью интриг и чрез посредство гарема. Иосиф Наси не надолго пережил частичную немилость, которой он подвергся, и умер от каменной болезни (2 августа 1579 г.), искренно оплакиваемый своими единоплеменниками. Поэт и проповедник, Саадия Лонго, из Салоник произнес надгробное слово в честь его. Его накопленные богатства погибли, как и его грандиозные планы. Корыстолюбивый султан, Мурад, спавший на груде золота, дабы её не утащили, конфисковал, по совету Магомета Соколи, все состояние Иосифа, якобы для покрытия его долгов. Овдовевшая герцогиня, Рейна Наси, едва получила обратно свое приданое в размере 90.000 дукатов. Эта благородная женщина, которая, правда, не наследовала ни высоких умственных качеств своей матери, доны Грации, ни ума своего мужа, намеревалась, подобно им, употребить свое состояние на пользу еврейской науке. Она основала сначала в своем дворце, Бельведере, а позже в деревушке Куру Жизму на европейской стороне Константинополя еврейскую типографию. Но она была введена в заблуждение невежественным Иосифом Аскалони, которому она поручила ведение дела, и потому в её типографии (1579 — 1598) появились лишь незначительные сочинения, которым лучше было бы не увидать света. Самой большой потребностью было в то время новое издание Талмуда, так как папа и доминиканцы все еще преследовали его в христианских странах. Типография доны Рейны сделала попытку издать Талмуд, но попыткой дело и кончилось. Таким образом, эта благородная фамилия, двое мужчин и двое женщин, о коих в то время так много говорили, в сущности не создала ничего непреходящего, не оставила после себя вечного памятника; несмотря на благородные намерения, их деятельность бесследно растворилась в бурном течении времен.
Когда герцог Иосиф сошел со сцены,